Замысел Глеба и Константина заключался в том, чтобы после выпитого вина, когда все уже будут в необычайном возбуждении, спровоцировать потасовку и в ней убить князей. Такое публичное устранение конкурентов, согласно их расчетам, могло бы сойти за несчастный случай и хотя бы частично обелило тех из участников кровавой драки, кто останется в живых. У нас, к сожалению, нет данных для подтверждения реальности такого плана, но, думается, он был именно таким.

Когда застолье было в самом разгаре и все его участники еще пили и веселились, Глеб вынул из ножен свой меч. Это было сигналом к началу нападения на ничего не подозревавших гостей. В княжеский шатер ворвались дружинники Глеба и половцы и принялись рубить князей, их бояр и слуг. Через непродолжительное время все гости были перебиты. Вот как описан этот кровавый финал пира в шатре Глеба Рязанского: «Начаста сѣчи преже князи, также боляры и слугы ихъ много множство, одинѣх князии шесть, а прочих боляр и слугь бе-щисла, изби с своими слугы и с Половцы»[248].

Это избиение рязанских князей случилось 20 июля в день памяти пророка Ильи.

Среди шести порфироносных жертв Глеба Рязанского пять состояли с ним в двоюродном родстве, а один — Изяслав Владимирович — был его родным братом. Входила ли и эта смерть в расчет Глеба или же Изяслав пострадал за компанию, сказать трудно.

Избиением братьев Глеб рассчитывал укрепить свое положение старейшины рязанских князей, но достиг прямо противоположного результата. Из обрывков свидетельств поздних летописных сводов можно заключить, что это злодейство лишило его поддержки не только со стороны суздальских князей Константина и Юрия Всеволодовичей, но и жителей Рязани. Они отказали ему в доверии и показали «путь от себя». Пришлось Глебу бежать к своим союзникам половцам. В Рязани утвердился Ингварь Игоревич, тот самый, который так счастливо опоздал на княжеский съезд.

Через год Глеб Владимирович с братом Константином предприняли попытку вернуть себе рязанский престол, но она оказалась неудачной. С наемной дружиной половцев они в 1219 г. подошли к Рязани. Навстречу вышел во главе рязанских полков Ингварь Игоревич. В состоявшейся битве Глеб и Константин потерпели сокрушительное поражение и вновь бежали в Половецкую землю. Описание этого столкновения, содержащееся в Лаврентьевской летописи, заслуживает того, чтобы быть полностью процитированным: «Того же лѣта. Безаконныи Глѣбъ Володимеричь приде со множеством Половець к Рязаню, и изиде противу имъ Ингваръ съ своею братиею, и ступишимся обоимъ бишася крепко, и Божьею помощью и креста честного силою побѣди Ингваръ злаго братоубиицю Глѣба, и многы от Половець избиша а ины извязаша, а сам оканьныи вмалѣ утече»[249]. Победа Ингваря, как видим, была предопределена, поскольку ему помогал сам Бог.

На этом, по-видимому, попытки Глеба Рязанского вернуть так бездарно потерянный стол не прекратились. Помощниками его в этом несбыточном мероприятии были все те же половцы. Других союзников из числа русских князей он так и не приобрел. Вероятно, никто не хотел рисковать своей репутацией связями с «окаянным» и «беззаконным» Глебом.

В Московском летописном своде имеется одно любопытное сообщение под 1219 г., которое, наверное, имеет отношение к отражению Ингварем Игоревичем претензий Глеба на рязанский стол. Он просит владимиро-суздальского князя Юрия Всеволодовича и его брата Ярослава оказать помощь в борьбе с половцами. Те направляют ему свои полки, с которыми он и выступает в поход. Еще до подхода русских дружин половцы снялись с позиций и спешно ушли в глубь степи. Ингварь настиг только их арьергард, который и был им разгромлен.

После этого ни прямых, ни косвенных свидетельств о Глебе Рязанском в летописи нет. Доживал ли он остаток лет у союзных ему половцев или же сложил буйную голову в одном из сражений за рязанский престол, мы не знаем.

Очерк посвящен черниговскому князю Михаилу — личности в высшей степени примечательной в истории Руси. Посмертно причисленный Русской православной церковью к лику святых, в мирской жизни он не стяжал почестей и похвал. Да и заслуг особых не имел. Судьба благоволила к нему, но распорядиться как следует ее дарами он не мог. Его княжеская карьера началась на Калкском поле в 1223 г., где он храбро сражался с монголо-татарами, а завершилась в ставке хана Батыя в 1246 г. Между этими событиями почти четверть столетия мятежной и драматической борьбы за власть, в результате которой он поменяет четыре княжеских престола, измеряет десятки тысяч километров по Руси и Европе в поисках лучшего, но так и не удовлетворит своих амбиций. Они на каждом этапе его княжеских притязаний оказывались выше возможностей их реализации. Романтик в нем преобладал над прагматиком. В этом отношении Михаил Всеволодович был полной противоположностью своим знаменитым современникам — Данилу Галицкому и Ярославу Всеволодовичу.

Черниговский престол, можно сказать, свалился Михаилу с неба как дар Божий. В сражении на Калке погиб князь Мстислав Святославич, и Чернигов естественным образом перешел к его молодому наследнику. Казалось, чего еще желать? Черниговское княжество было одним из наиболее крупных на Руси, а его престол обладал высокой престижностью. Предшественник Михаила Мстислав Святославич, как свидетельствует летопись, вместе с Мстиславом Романовичем Киевским и Мстиславом Мстиславичем Галицким был старейшиною «в Русской земле». Занятие черниговского престола, на который Михаил, безусловно, имел отчинное право, уравнивало его в положении с убеленными сединами князьями-старейшинами. К тому же он не имел конкурентов, и его княжескому благополучию в Чернигове никто не угрожал. Данило Галицкий мог только мечтать о таком счастливом начале княжеской карьеры.

Михаилу Всеволодовичу, однако, этого показалось мало. Как сообщает Новгородская первая летопись, в 1225 г. он прибыл в Новгород и занял новгородский престол: «Прииде князь Михаилъ в Новъгород, сынъ Всеволожь, внукъ Олговъ, и бысть легъко по волости и по городу»[250]. Вместе с новгородцами в том же году он отправился собирать дань. Экспедиция оказалась успешной: кроме дани из новгородских владений, он прихватил еще кое-что и в земле Суздальской: «Того же лѣта приде князь Михаилъ исправивъ товары у Гюргя»[251]. Новгородцы были в восторге от молодого князя. Ничто не предвещало беды. И тем не менее она пришла.

Возвратившись из похода за данью, Михаил собрал на Ярославовом дворе вече и неожиданно объявил, что не хочет больше оставаться в Новгороде и уходит в свой Чернигов. Никакой видимой причины для такого каприза Михаила летопись не сообщает. Для новгородцев это известие было как гром среди ясного неба. Они предприняли попытку уговорить князя не делать этого, но она им не удалась: «и не могша его умолити».

Экстравагантный поступок Михаила и сегодня не находит удовлетворительного объяснения. Из его слов к новгородцам: «А вы ко мнѣ гость пускайте, а яко земля моя, якоже земля ваша, а ваша земля, яко же земля моя будета за един»[252], — как будто следует его желание соединить под своим управлением сразу две земли — Новгородскую и Черниговскую, но очевидная нереальность такого намерения не дает оснований делать подобное предположение. Против этого свидетельствует и его собственное утверждение: «Не хочю у васъ княжити». Новгородцы имели все основания обидеться на черниговского князя, но не сделали этого. Наоборот, с честью проводили его из города.

После возвращения в Чернигов Михаил развил бурную деятельность, осуществив один за другим два военных похода. Первый, к которому привлек Юрия Всеволодовича — князя владимиро-суздальского — с племянниками Васильком и Всеволодом, он предпринял в 1226 г. против непокорного Олега Курского. Ко второму, против Данила Галицкого в 1228 г., его позвал великий киевский князь Владимир Рюрикович. В промежутке между военными кампаниями, в 1227 г., Михаил выдал дочь замуж за Василька, племянника владимиро-суздальского князя Юрия, который сам был женат на его сестре: «Тое же зимы ожени великий князь Гюрги сын Всеволожь сыновца своего Василка Констянтиновича, и поять за нь Михайловну Черниговьска князя»[253].