Говоря о Киевской Руси, которая являлась одним из вершинных периодов отечественной средневековой истории, мы невольно героизируем и это время, и его персонажей. Да и могут ли не вызывать уважения люди, создавшие одно из крупнейших и могущественнейших государств средневековой Европы, страну, которая, выражаясь словами митрополита Илариона, «была ведома и слышима всеми четырьмя концами земли».

Обобщенный лик древнерусского князя ранней поры персонифицируется, как правило, в образе Святослава Игоревича — блестящего полководца, рыцаря без страха и упрека, князя, к которому с огромным уважением относились даже враги. Идя в поход против очередного неприятеля, Святослав посылал впереди себя послов с извещением о своем выступлении. «И посылаше кѣ странамѣ глаголя: Хочю на Вы ити». На современном юридическом языке это означало объявление войны. Разве это не благородно и не достойно восхищения?

В памяти народной русские князья запечатлелись добрыми радетелями за Русскую землю, собирателями и защитниками Отечества, рачительными его хозяевами. Традиция наградила многих из них лестными эпитетами: Олег Вещий, Владимир Красное Солнышко, Ярослав Мудрый, Мстислав Великий, Юрий Долгорукий, Андрей Добрый, Ярослав Осмомысл, Мстислав Удалой, Всеволод Большое Гнездо и др.

Разумеется, история знает и примеры отрицательного отношения современников к своим властителям. Святополк Владимирович вошел в историю под прозвищем «Окаянный», Олег Святославич — «Гориславич». Однако князей с негативным к ним отношением летописцев было все же немного. А с течением времени даже личности заурядные, ничем не отличившиеся на поприще служения отечеству и не вызывавшие расположения современников, постепенно облагораживались.

Неблаговидные поступки князей летописцы, как правило, объясняли не личной их инициативой, а результатом действий коварных и льстивых советников. Ярополк Святославич, оплакивая смерть брата Олега, погибшего при бегстве с кровавой сечи с дружиной киевского князя, попрекал воеводу Свенельда тем, что это он хотел этой смерти. Виноватым оказался злой советник, а князь благодаря летописцу даже сохранил честь.

Княжеское благородство и мудрость почти всегда противостоят коварству и бесчестию боярского окружения. В этой среде несравненно чаще, чем в княжеской, встречаются отрицательные личности. В летописи они фигурируют под своими собственными именами, но чаще в обобщенных образах «злых советников», «совета нечестивых», «неверных бояр» и т. д.

Безусловно, летописные характеристики боярского окружения князей во многом справедливы. Но несомненно и то, что на бояр летописцы нередко списывали и княжеские грехи. Видимо, такова природа верховной власти. Все доброе исходит от нее непосредственно, а все злое — от коварных и льстивых царедворцев.

Принято считать, что русские князья в отношениях между собой и с правителями соседних стран и народов руководствовались исключительно неписаным кодексом рыцарской чести. Это так и не так. Много примеров свидетельствуют о благородстве князей Руси, но не меньше и таких, которые разрушают стереотипное представление о высокой нравственности наших порфироносных пращуров.

Ближе всего к образу идеального князя Руси XII в. был Владимир Мономах. В летописи, а еще в большей степени — в его собственном «Поучении» он предстает в образе доброго отца не только для своих детей, но и для всех подданных вверенной ему страны. С князьями жил в братолюбии, блюл интересы сирых да убогих. Врагам Руси был страшен. Мономах призывал братию свою пуще всего сохранять верность крестному целованию. Причем идти на клятву на кресте лишь в случае, если они смогут сдержать свое слово и выполнить обещание. Преступить крестное целование считалось большим грехом и в том случае, если клятва дана кочевнику.

Но мы-то знаем, что далеко не все князья были столь нравственны. Более того, не был безукоризненным примером в этом плане, о чем пойдет речь в одном из очерков этой книги, и сам Мономах. А Галицкий князь Владимирко Ростиславич на упрек киевского боярина Петра Бориславича о нарушении крестного целования Изяславу Мстиславичу цинично ответил: «Сий ли крестѣцъ малый».

Нарушения крестоцелования нередко оправдывались жизненными обстоятельствами, причем находили поддержку даже в Русской православной церкви. Когда великий киевский князь Мстислав Владимирович хотел выступить в поход на Всеволода Ольговича к Чернигову, чтобы защитить права князя Ярослава Святославича, и мотивировал это тем, что состоял в крестном целовании с Ярославом, то игумен Андреевского монастыря Григорий и боярское окружение киевского князя заявили ему, что нарушить клятву грех меньший, чем пролить кровь христианскую. И князь согласился с ними.

Нарушение клятв на Руси нередко приводило к невинному кровопролитию, в том числе и княжескому. Если князь погибал в сражении, даже и в междоусобном, его смерть не считалась преступлением с чьей-либо стороны. Когда Олег Святославич, отказавшийся принимать участие в княжеском съезде, убил муромского князя Изяслава, то и сам Владимир Всеволодович, и сын его Мстислав заявили, что мстить за смерть сына и брата Олегу не будут. «Суд от бога ему (Изяславу. — П. Т.) пришел, а не от тебя». В письме к Олегу Мономах успокаивает черниговского князя тем, что смерть мужа в полку не может быть поставлена кому-либо в вину. Другое дело — убийство по обдуманному решению, пусть даже и через третьих лиц. Это действительно тяжкий грех.

Боялись ли князья при сведении своих междоусобных счетов греха князеубийства? Судя по сложившейся на Руси практике, не очень. Власть Рюриковичей была, если можно так выразиться, изначально замешана на крови. Олег захватил киевский стол, убив князей Аскольда и Дира. Древлянский князь Мал организовал убийство Игоря Рюриковича. Ольга, по-видимому, аналогичным образом расправилась с Малом. В распре между Ярополком и Олегом Святославичами погиб Олег. Владимир Святославич убрал со своего пути к киевскому трону брата Ярополка.

Б. Романов полагал, что вакханалия княжеских убийств в большей степени характерна для языческого этапа истории Киевской Руси, а после принятия христианства прямое убийство как средство обладания чужим столом и лишней волостью было якобы устранено из практики междукняжеских отношений. К сожалению, это не так. Жертвами борьбы за власть пали: сыновья Владимира Борис, Глеб и Святослав, внук Ярослава Мудрого Ярополк Изяславич, черниговский князь Игорь Ольгович. В результате княжеско-боярских интриг ушли из жизни Юрий Долгорукий, его сыновья Глеб и Андрей Боголюбский, шесть рязанских князей. Трагедия, разыгравшаяся в шатре Глеба Рязанского, была расценена летописцем как рецидив окаянщины.

Если убийство князя на Руси считалось деянием греховным, хотя, как видим, и не являлось редким, то изгнать, поп лепить, посадить в поруб, искалечить князя за якобы совершенные им проступки, по нормам древнерусской морали, к таковым по существу не относились. Псковский князь Судислав просидел в псковском порубе в заключении двадцать четыре года, но летописцы не нашли слов осуждения в адрес посадившего его Ярослава Мудрого. Ослепление Василька Теребовльского было, конечно, злом, но как будто и не таким, за которое полагалось слишком суровое наказание. Давид Игоревич не был осужден даже Русской православной церковью. Очень спокойно отреагировали современники и на изгнание из Киева Изяслава Ярославича, хотя поступок его братьев Святослава и Всеволода был не только юридически незаконен, но и по-человечески безнравствен. Они ведь поклялись перед умирающим отцом почитать старшего брата как великого князя.

Знакомясь с рассказами о дворцовых интригах на Руси, заканчивавшихся нередко убийствами или увечиями князей, нетрудно заметить, что летописцы, люди, как правило, церковные, испытывали определенную неловкость за деяния своих властителей. Поэтому пытались найти им хоть какое-то оправдание. Распри между князьями возникают не потому, что князья такие алчные и властолюбивые, а потому что слушаются льстивых и нечестивых бояр. Иногда их подвигает на дурные поступки дьявол, который никак не хочет, чтобы русские князья жили в мире и согласии.