— Они живут в особняке.

Я усмехаюсь, глуша двигатель своего седана «Мерседес».

— Это не особняк, но он принадлежит нашей семье уже три поколения.

В режиме ленивца Эмерсин открывает дверцу и выходит. Ее челюсть волочится по земле, когда она таращится на белый двухэтажный дом с шестью увитыми гирляндами колоннами, обрамляющими вход. В нескольких футах от окрашенной в черный цвет двери висит огромный светильник, украшенный пышным сосновым венком с ветками остролиста.

Для меня все это — просто дом. О чем должна думать она после того, как жила в своей машине? Я очень рад, что она здесь. Сюзанна тоже. Но сейчас я считаю, что радуюсь сильнее Сюзанны.

Эмерсин больше не друг Сюзанны; она мой друг. И моя жена. Не объект благотворительности. Она некто больше. Этому определению большего еще требуется время, чтобы осесть в моей голове.

— Поможешь мне отнести подарки? Или ты слишком занята, прудя в штанишки и стуча зубами от страха? — дразню я Эмерсин.

Она бросает на меня свой лучший суровый взгляд, прежде чем нагрузить руки подарками.

— Дыши, Эмерсин. Ты же их знаешь, а они знают тебя.

— Как горничную. Горничные не присутствуют на семейных рождественских праздниках своих клиентов. — Она следует за мной до входной двери.

— Ты моя соседка по комнате. Мы друзья. Вот, кем они тебя считают. Обещаю, сегодня тебе не придется мыть посуду или заниматься физическим трудом.

— Я все равно буду помогать. Это просто проявление хороших манер.

Балансируя грудой подарков на приподнятом колене, бросаю на нее быстрый взгляд, прежде чем открыть дверь.

— Твоя роль — быть моей гостьей. Никаких тебе тарелок этим вечером.

— С Рождеством! — Родители встречают нас в фойе вместе с моим братом.

Они не знают, что мы женаты, но мысленно Эмерсин сходит с ума. Я вижу это по ее лицу.

— С Рождеством. Большое спасибо за приглашение, — благодарит она дрожащим и робким голоском.

Аарон и отец принимают у нас подарки.

— У вас такой красивый дом. — Эмерсин снимает легкое пальтецо.

Я беру его у нее еще до того, как она успевает его снять полностью.

— Спасибо, — шепчет она, оглядываясь на меня.

Я подмигиваю, надеясь этим успокоить ее мысли. Подмигивание, которое говорит: «просто расслабься». Но ее широко распахнутые глаза дают понять, что мое подмигивание никак не помогает ей расслабиться.

Она краснеет.

Вероятно, подмигивание стало неправильным шагом.

— Мы очень рады, что ты присоединилась к нам, — говорит мама, обнимая Эмерсин.

Эмерсин впивается пальцами в мамину спину и держится изо всех сил… будто ей жизненно необходимо это объятие.

— Ты в порядке? — спрашивает мама, отстраняясь от Эмерсин и держа ее на расстоянии вытянутой руки.

Эмерсин кивает и быстро вытирает уголки глаз.

— Ага. Извините, Сесилия. В праздники я становлюсь немного сентиментальной. Только и всего. Кстати, мне нравятся ваши серьги.

Мама дотрагивается до сережек и усмехается.

— Спасибо, — благодарит она почти с легким удивлением. — Проходи, милая. Давай нальем тебе выпить.

Мама берет Эмерсин за руку и ведет по паркетному полу в просторную гостиную, обставленную старинными диванами и стульями, деревянными столами с причудливой резьбой на ножках, фарфоровыми лампами с цветочным рисунком, коврами с бахромой и… огромной рождественской елкой. Судя по размеру выпученных глаз Эмерсин, я бы сказал, что это самая большая ель из когда-либо ею виденных.

Мама обожает украшать ее сотнями елочных игрушек и гирлянд, утяжеляющих пышные ветки. Аарон любит поддразнивать ее, говоря, что гостиная напоминает шикарный универмаг на Рождество.

Пока я беру выпивку, слышу, как Эмерсин хвалит уродливый рождественский свитер моего отца и ничем не примечательные полосатые носки Аарона. Она каждому придает немного уверенности в их шаге.

— Держи. — Я протягиваю ей стеклянную кружку. — Это знаменитый горячий сливочный ром, приготовленный мамой на медленном огне.

Эмерсин несколько секунд смотрит на меня, вероятно, потому, что после нашего прибытия я не перестаю ухмыляться, причиной чему — она. Взяв у меня кружку, она подносит ее к губам, вдыхая аромат специй.

— М-м-м…

Мы садимся на диван рядом, а не в противоположных концах, как дома. Она мертвой хваткой вцепляется в свою кружку, снова и снова царапая зубами нижнюю губу. Почти съев весь нанесенный блеск.

— Зак сказал нам, что в следующем месяце ты собираешься на Гавайи по новой работе. Поздравляю. — Папа садится рядом с мамой на диван напротив, а Аарон плюхается в кресло с высокой спинкой рядом с нами.

— Зак. — Эмерсин с прищуром смотрит на меня. — Работа пока не моя.

Я ухмыляюсь и пожимаю плечами.

— Будет.

Она качает головой, снова переводя внимание на моих родителей.

— Если я получу работу, то да… в следующем месяце я поеду на Гавайи. Но спасибо, Уильям. Надеюсь, поздравление уместно.

Я рад за нее. Сюзанна тоже. А еще мне немного грустно. Эмерсин была отвлечением.

Отвлечением от горя.

Отвлечением от безмолвной пустоты в доме.

Отвлечением от парализующего осознания того, что моя жизнь в каком-то смысле начинается сначала.

— За Эмерсин и ее отличную новую работу. — Папа поднимает стеклянную кружку в тосте и делает глоток.

— За Эмерсин. — Все остальные поднимают свои кружки.

— Спасибо. Надеюсь, — бормочет она, слегка дрожащей рукой поднимая кружку.

Родители переводят разговор на Аарона, расспрашивая его о недавней смене работы с парамедика на тренера лошадей.

— У Аарона неоконченное медицинское образование и два года обучения в области архитектуры… и СДВГ (прим.: синдромом дефицита внимания и гиперактивности). — Сесилия игриво смотрит на Аарона. — То, как он иногда изъясняется… не удивлюсь, если скоро он займется созданием нового поколения людей.

Все смеются, даже Аарон, который пожимает плечами, будто она не ошибается.

После того, как все вопросы, адресованные Аарону, исчерпаны, мама предлагает переместиться в столовую на ужин, на время оставив меня в стороне от расспросов. Возможно, они по-прежнему думают, что вне работы я только и делаю, как оплакиваю потерю Сюзанны, а кому хочется поднимать подобную тему?

Сегодня вечером… сидя за красиво украшенным столом, наслаждаясь вкусным ужином, потягивая домашние напитки, смеясь и беседуя на более легкие темы, например, кто лучше знает историю Джорджии… я вновь жажду ощущения нормальности и покоя. Мне хочется провести целый день без чувства вины из-за Сюзанны.

Спас ли я ее от еще большей боли?

Оборвал ли ее жизнь раньше срока?

Нужно ли мне поговорить с кем-то, чтобы получить разрешение по-настоящему отпустить ее?

Тот поступок когда-нибудь перестанет съедать меня заживо?

Когда наши животы полны пирогами с тыквой и орехами пекан, мы возвращаемся в гостиную, чтобы открыть подарки.

— Все в порядке? — шепчу я на ухо Эмерсин, наклонившись к ней.

Она откашливается и несколько раз кивает.

— Просто слишком много… доброты.

— Но ведь это хорошо, верно?

Она снова кивает.

Доброта. У нее не так много было ее, что само по себе трагедия, потому что теперь она не знает, что с ней делать. Доброту принять труднее всего, потому что для того, чтобы ее почувствовать, требуется настоящая уязвимость. Эмерсин боится быть уязвимой, по-настоящему чувствовать.

— Боже мой… кому-то помогли упаковать подарки. Я хотела упомянуть об этом еще когда вы вошли. — Мама берет один из подарков, завернутый Эмерсин, и передает его папе.

— Я обижен. — Пытаюсь изобразить возмущение, но не могу оставаться серьезным. На самом деле, я лыбюсь, как дурак, во все тридцать два зуба, и, кажется, эта ухмылка идет в комплекте с Эмерсин.

Бросив на нее быстрый взгляд признательности за то, как она великолепно упаковала подарки, я накрываю ладонью ее колено и нежно — игриво — сжимаю.