— О… — Эмерсин, вздрогнув, отворачивается от тостера. — Ты на работу?

Она смотрит на меня в униформе. Лицо побрито. Волосы уложены.

Я играю роль.

— Ага. — Я обхожу ее и тянусь к кофейнику, со сваренным ею кофе.

Эмерсин делала все.

Готовила.

Убирала.

Косила.

Стирала.

— Это хорошо. Полагаю. — Она прочищает горло и садится за стол.

Я прислоняюсь к стойке и, потягивая кофе, пожимаю плечами.

— Это работа.

— Это… — она прикусывает нижнюю губу, вероятно, взвешивая свои слова, — …логичный выбор. Так как у тебя есть работа.

— Конечно.

Несколько секунд смотрю мимо нее в окно.

— Скорбящий муж отправлен в отставку. Концы обрублены. Неважно, насколько несправедливой я считаю жизнь, я не могу изменить свою реальность. Есть только я и время. Оно движется вперед без меня. А я… застрял посредине, задыхаясь. Такое чувство, что меня протащили целые мили. — Я закрываю глаза. — Все болит, но я еще жив. Все болит, но ее все равно нет.

Взгляд Эмерсин по-прежнему прикован к ее тосту, как к безопасной гавани.

— Я хожу в магазин за продуктами… потому что устал от того, что семья и друзья оставляют еду у моего порога. И…

Она рискует взглянуть на меня, прежде чем я продолжаю:

— …на днях, где-то между бакалеей и секцией с замороженными продуктами, я осознал, что положил в свою тележку десять предметов, не думая о ней. — На короткую секунду закрываю глаза. — И я почувствовал себя ужасно. Я почувствовал себя родителем, по рассеянности потерявшим ребенка. Как я позволил себе отвлечься на такие пустяки, как томатный соус и арахисовое масло?

— Я не останусь с тобой, — выпаливает она так быстро, что мне требуется секунда, чтобы вникнуть в смысл ее слов.

Эмерсин морщит носик, когда подносит тост ко рту, откусывая от него крохотный кусочек. Ее глаза широко распахнуты.

Я не упустил из виду, как она пристально следила за мной, как напрягалась в моем присутствии. Она чего-то избегает?

— Ты помогала мне, — пытаюсь я облегчить ее ощутимое беспокойство. — Одним своим присутствием и отличным от моей семьи поведением… и тем, что смотрела на меня не так, как моя семья… мне это помогало. Спасибо.

Эмерсин несколько раз моргает, не зная, что сказать, прежде чем выдавить из себя отрывистое:

— Пожалуйста. — Она прочищает горло. — В смысле… мне это было лишь в удовольствие. Ну, удовольствие — не то слово… я просто хочу сказать, что это я должна благодарить тебя за то, что ты позволял мне оставаться здесь с тех пор, как Сьюзи…

Она склоняет голову и щиплет переносицу.

— Она умерла, — заканчиваю я и делаю глоток кофе. Кто знал, что два слова могут снова вывернуть меня наизнанку?

— Во сколько у тебя рейс? — Эмерсин удается вновь поднять на меня взгляд.

— В одиннадцать.

Она кивает.

— Куда летишь?

— Орландо. Даллас. Затем обратно в Атланту.

— Будешь дома к ужину? Э-м… — Она качает головой. — Прозвучало так…

— Нет, — говорю я.

— И я тоже. Собираюсь встретиться с… кое с кем. — Она отводит взгляд к окну.

— Свидание? Хорошо. — Я выливаю остатки кофе в раковину и ставлю кружку в посудомоечную машину.

— Свидание, — повторяет она за мной, будто разгадывая, что это такое.

— Наслаждайся свиданием. — Я направляюсь к двери в гараж.

— Безопасного полета.

— Спасибо.

Дверь за мной закрывается, и я останавливаюсь, делая глубокий вдох.

— Я иду, детка, — шепчу я, прежде чем мои ноги неохотно ступают к

машине. — Я… иду.

Весь следующий месяц я летаю всевозможными рейсами. В полете я чувствую себя ближе к Сюзанне. А дома я не чувствую ничего, кроме зияющей пустоты, потому что ее больше нет во всех местах, где я привык ее видеть.

В джунглях.

В нашей кровати.

В саду.

У гребаного туалетного столика в ванной, который теперь пуст.

Присутствие Эмерсин в доме кажется странным. Не так, как было при Сюзанне. Не так, как с соседями по комнате, с которыми мне приходилось жить раньше. Видимся мы не часто. Оба много работаем. Находясь дома, я бегаю и навещаю родителей. Эмерсин проводит свободное время за фотосъемками или обработкой фотографий у себя в комнате. Время от времени она забивается в угол дивана, словно не хочет занимать его целиком, и работает за ноутбуком. Сюзанне нравилось смотреть, как она корректирует изображения в Photoshop. Она говорила, что это успокаивающее воплощение удовлетворения.

Иногда мы пересекаемся на кухне. Если я остаюсь дома, то готовлю нам ужин, но Эмерсин быстро его проглатывает и тут же убегает в свою спальню с Гарри Паутером. Сегодня мне хочется, чтобы она осталась.

— Хочешь, откроем бутылку вина? — спрашиваю я, когда она встает, чтобы отнести свою тарелку в посудомоечную машину.

Она замирает с широко раскрытыми глазами, словно ей нужно убедиться, что я обращаюсь именно к ней.

— Что ты имеешь в виду?

Усмехнувшись, пожимаю плечами.

— Я имею в виду, не хочешь ли ты выпить вина? Со мной? Сегодня вечером? Но если у тебя свидание или что-то еще, то все нормально. Просто решил спросить.

— Л-ладно.

Она часто смотрела на меня как олень в свете фар. Думаю, она ходит вокруг меня на цыпочках, боясь, что я всего лишь сломленный человек, приютивший бродяжку.

Я убираю свою тарелку и беру бутылку вина и два бокала. Эмерсин снова плюхается за стол.

— Можем посидеть в гостиной.

— Л-ладно.

Ее опаска снова вызывает у меня смех. Приятно улыбаться, не прилагая особых усилий. С каждым днем я начинаю яснее замечать все то, что Сюзанна видела в Эмерсин. Она добрая и вежливая. И ее большие голубые глаза загораются при виде меня… так же, как когда-то при взгляде на Сюзанну. Возможно, это ее молодость. Я ловлю себя на мысли, что мне приятно смотреть на нее, когда она забивается в угол дивана (как сейчас), просматривает свои фотографии и социальные сети, иногда поглядывая на меня с крошечной ухмылкой. Сюзанна была права. Это успокаивает. Она успокаивает.

К тому времени, когда я наливаю два бокала и заглядываю в гостиную, Гарри Паутер уже лежит у ее ног в такой же скрюченной позе, что и хозяйка, не занимая больше одного из трех сидений дивана.

— Спасибо. — Она нервно улыбается мне, когда я передаю ей бокал и сажусь на противоположный конец дивана.

— Итак… — Возникает неловкость. Это не было таким неловким, когда Сюзанна была жива. — Как твоя работа?

Она пожимает плечами.

— Хорошо. — Отпив вина, она натянуто мне улыбается. — Как твоя работа?

— Хорошо. — Внутренне корю себя за повтор ее ответа. Я взрослый мужчина, который должен знать, как вести разговор, не ограничиваясь односложными ответами. — Она стала хорошим отвлечением. Я люблю летать. Всегда любил. И уже давно не работал так долго, как в последнее время.

— Побывал в каком-нибудь веселом месте?

— Два дня назад в Шанхае.

— Твой первый раз?

— Нет. — Я ухмыляюсь. — Ты путешествовала за границу?

— Конечно. В Мексику на весенние каникулы на втором курсе колледжа. — Ее мягкий смех наполняет комнату, будто вино уже оказало расслабляющее воздействие.

Этот звук. Это не Сюзанна, я знаю. Прекрасно понимаю, что Эмерсин не Сюзанна, но моя жена была очарована этой молодой женщиной. И… мне кажется, я тоже хочу что-то почувствовать.

Сможет ли она заставить меня улыбнуться?

Или рассмешить?

Или помочь сбежать от моей реальности, хотя бы ненадолго?

— В Мексике хорошо. — Я подношу бокал с вином к губам, чтобы скрыть ухмылку, ухмылку, которая, как я заставил себя поверить, не может быть настоящей. Когда Сюзанна умерла, я знал, что ничто из приятного никогда не станет реальным. И хотя не могу отделаться от мысли, что позже пожалею об этом, — что не смогу избавиться от вины за то, что украл для себя глоточек счастья, — на секунду или две я впускаю его. Позволяю улыбке осветить свое лицо, мгновенно чувствуя, как эндорфины немного притупляют боль.