Я не могу.

Я не могу этого сделать.

Горло сдавливает, а стеснение в груди разрастается до разрывающей боли. Я не могу дышать или перестать дрожать.

Зак поворачивается ко мне.

Я не сдвигаюсь ни на дюйм. Не дышу. Не моргаю. Держусь на тончайшем волоске. Если сдвинусь на один… единственный… дюйм… то не просто заплачу. Я разрыдаюсь так же, как и в тот день, когда ушла из дома, — это, своего рода, тоже смерть.

Вместо того чтобы преодолеть последние два шага к дверям спальни, Зак отступает, пока я не оказываюсь в его объятиях, ладонь на моем затылке прижимает мое лицо к его груди, заглушая рыдания, и он как можно быстрее уводит меня в гостевую спальню — мою спальню — на противоположной стороне дома и закрывает за собой дверь.

И…

Я рыдаю из-за всех глупых причин, слившихся в один громадный срыв, который Зак не заслуживает видеть, не говоря уже о том, чтобы чувствовать себя обремененным необходимостью утешать меня.

Меня! Он утешает меня, когда его жена умирает. Официально заявляю: в данный момент я себя ненавижу.

Даю себе десять секунд в его объятиях, и ни секунды больше, прежде чем отстраниться и вытереть лицо.

— Прости. О, боже… мне так жаль.

— Почему ты извиняешься? — Его брови сведены вместе.

Я прикрываю ладонью рот, борясь с эмоциями и задыхаясь от комка, застрявшего в горле.

— Не нужно быть сильной ради нее, — говорит он.

Сильной? Он сумасшедший? Мне не просто не хватает сил. Я — землетрясение эмоций — трясусь и рушусь изнутри.

— Нет ничего постыдного в том, чтобы уйти с хорошими воспоминаниями.

Я всхлипываю, качая головой.

— Я ненавижу тебя, Закари Хейс. Ты убиваешь меня своей добротой. И… — я всхлипываю. — Она никуда не уйдет. Ясно?

Он несколько раз моргает, скрывая эмоции. Затем кивает, потому что так поступают взрослые, когда дети находятся на грани срыва. И прямо сейчас я чувствую себя ребенком, не контролирующим свои эмоции.

Я хочу, чтобы Сьюзи жила, иначе могу закатить истерику.

— Я должен отдать ей это. — Повернувшись, Зак направляется обратно к Сьюзи.

Запустив руки в волосы, я закрываю глаза и качаю головой. Сьюзи никогда бы не убежала. Она надела бы штанишки большой девочки и не оставила бы недосказанности, потому что так поступают смелые люди. Наша дружба измеряется месяцами, а кажется, что годами. Настоящая дружба зарождается в одно мгновение и длится всю жизнь. Хреново, что одна весна и лето стали для нашей дружбы целой жизнью.

— Ты можешь это сделать, — шепчу я. Затем снова вытираю лицо и делаю остановку в ванной, чтобы высморкаться, хмурясь при виде опухших глаз. Помолившись о двух-трех минутах эмоциональной стабильности, пробираюсь к спальне и выглядываю из-за угла как раз в тот момент, когда Зак садится на край кровати рядом со Сьюзи.

Он оглядывается через плечо и грустно мне улыбается, затем снова встает, уступая мне место рядом с ней.

— Смотри, кто пришел? И она нашла твоего ловца снов. — Зак кладет ловца снов на плоскую поверхность кровати прямо над Сьюзи.

Она медленно запрокидывает голову, чтобы его увидеть.

— Это для тебя, глупенький, — говорит она слабым, страдальческим голосом. — П-положи его на свою сторону.

Кинжал в сердце…

Безусловно, ловец для него. Так его сны будут только о ее жизни, а не о ее смерти.

Ее слова явно застают Зака врасплох, потому что он тяжело сглатывает и прочищает горло, когда я приближаюсь к кровати.

— Вот, — говорит он, набирая дозу морфия из бутылочки, стоящей у нее на тумбочке, и впрыскивая ей в рот — а это значит, что у нее осталось совсем немного времени, прежде чем снова впасть в дезориентацию и сонное состояние. Он перебирается на другую сторону кровати, чтобы передвинуть ловца снов, а Сьюзи похлопывает по краю матраса. Я сажусь.

— Спасибо, — шепчет она. Она говорит с максимальной ясностью, которую я могла слышать от нее за последнюю неделю. Опять же, она дает нам надежду. Ложную надежду.

Я киваю, позволяя надежде вернуться в сердце, в то время как моя челюсть остается сжатой, чтобы не расплакаться.

Если Зак выглядит на пятьдесят, то Сьюзи сейчас выглядит на восемьдесят. Для человека, чьи органы отключаются один за другим, лесть не уместна. Голодание и обезвоживание никого не красит. Тем не менее, под тонкой, морщинистой кожей, которая сегодня ужасно серая и покрыта пятнами, я, как и Зак, вижу красивую женщину.

— Ответ — да, — говорит она хриплым голосом.

Я сужаю глаза.

— Ответ на что?

Она нащупывает мою руку, и я подаю ее ей. Притянув наши руки к своей груди, она кладет их туда, и слабая улыбка растягивает ее пересохшие губы.

— Ты знаешь. Мы говорили об этом. К-когда этот вопрос однажды придет тебе в голову… — она крепко зажмуривается, — …ты будешь знать, что ответ — да.

Единственное, что может быть хуже преследующего меня призрака, — это жить с ответом на неизвестный вопрос. Мы много о чем говорили. А в данный момент я не могу думать. Что-то мне подсказывает, что в будущем в моей занятой мыслями голове возникнет миллион вопросов. Судя по словам Сюьзи, ответ на все — да?

— Хорошо. — Я киваю. Вот что вы делаете для человека на смертном одре. Соглашаетесь абсолютно на все без вопросов.

Позаботиться о десятке кошек.

Не набивать тату.

Следовать за своей мечтой.

Да. Да. Да. Конечно. Что угодно, лишь бы дать понять умирающему человеку, что исполнишь его желание.

Она не умирает!

Сердце и разум борются с таким количеством эмоций.

— И присматривай за Заком.

Я перевожу взгляд на Зака, который слишком долго укладывает ловца снов на спинке кровати. От напряжения мышцы его челюсти пульсируют. Настала его очередь бороться со всеми эмоциями, которые вызывает прощание навсегда. В свои двадцать три я могу только представить, что он чувствует, но то, что я представляю, — уже невообразимо.

Что он думает о ее просьбе присмотреть за ним? Уверена, в его голове возникает мысль: «Только этого мне и не хватало, чтобы за мной присматривала горничная».

Чтобы успокоить всех участников, просто киваю в ответ, а затем наклоняюсь и обнимаю Сьюзи. Это все? Это последний раз, когда я вижу ее живой? Как я узнаю, что она умерла? Зак придет и скажет мне? Или я услышу, как он плачет? Или когда «скорая» приедет за телом? Может, достаточно отправить мне сообщение, чтобы я знала, когда можно будет выйти из своей комнаты. Сейчас, перед Сьюзи, я не могу спрашивать его о таком.

«Йоу. Не пришлешь мне смс, когда она умрет?»

Горе и страх делают с человеком странные вещи. Не могу поверить, что такие дерьмовые мысли крутятся у меня в голове. «Йоу» даже нет в моем лексиконе.

Я должна быть благодарна за то, что разваливаюсь на части только внутри. Внешне мне удается сохранять подобие эмоционально устойчивого человека.

Время пришло. «Прощай» — не то слово, которое я хочу сказать. Его я сказала матери, понимая, что, возможно, никогда больше ее не увижу. Но Сьюзи я так сказать не могу. И это прозвучит глупо, если я увижусь с ней утром.

— Хорошо, — шепчет Сьюзи. — Ты говоришь «х-хорошо», когда н-не знаешь, что еще сказать. Это… это принятие.

Я сжимаю ее руку, не желая мириться с ее неминуемой смертью.

Она отвечает слабым пожатием.

— Тебе не обязательно… должно это… н-нравиться. Я принимаю свою судьбу… н-но она мне не нравится.

Зак откашливается, садясь на противоположной стороне кровати спиной к нам. Тоже скрывая свои эмоции?

Я медленно встаю и так же медленно отпускаю ее руку. Мои глаза снова наполняются слезами, поэтому я понимаю, что мне пора уходить.

— Хорошо.

— Хорошо, — повторяет она.

Отвернувшись, я моргаю, высвобождая новый поток безмолвных слез, и выхожу из спальни, задерживая дыхание, пока в груди не начинает гореть.

Помимо боли и несправедливости всего происходящего, я нахожу, за что держаться — мне очень повезло, что Сьюзи была в моей жизни, пусть и недолго. Я никогда ее не забуду, и мне всегда будет не хватать нашей дружбы.