Луи поднял руку:

— Можешь не продолжать. Конечно, я поеду. У меня возникла бы та же идея, если бы она не пришла в голову тебе. Мы пережили засухи, тюрьму, революцию, едва ли не банкротство. По сравнению с этим теперешнее — мелкое неудобство, и только.

— Это более чем неудобство, и целиком по моей вине. Я упустила единственное преимущество, которое у нас было.

— Я найду способ наладить поставки. Но дело ж не только в вине, правда? Ты по уши влюбилась в этого мерзавца. Он тебя не заслуживает, но это уже не мое дело. — Луи нахмурился. — Странно, как мы оба запали на русских, и оба на этом попались. Если бы сложилось иначе…

На пороге появилась Марта, держа за руку Мишу — уменьшенную копию своего отца, только с глазами матери.

— Луи, милый, Миша просится к тебе.

— Да, конечно, извини, мне пора, — сдавленным голосом сказала Николь.

Рю-де-Мур расплывалась за пеленой слез. Марта имела полное право сражаться за свою семью. Луи — лучший коммивояжер в Реймсе и мог бы найти работу у любого торговца в радиусе тридцати километров. Но оставался с Николь, и поэтому Марте приходится работать в огороде, чтобы прокормить семью. Значит, план Николь должен принести успех, ради Луи и его семьи, ради всех работников, которые зависят от нее.

Вернувшись к погребам, она увидела у себя в конторе мадам Оливье. Густой слой пудры очень плохо скрывал кровоподтек под распухшим глазом.

— Что такое? — спросила Николь.

— Выглядит страшно, а на самом деле ерунда. Надо аккуратнее обращаться с амбарной дверью. Он мне говорил — починит, но упор оторвался неделю назад, и он ничего за неделю не сделал. Тут я сама виновата — недосмотрела. Мне будет намного легче, если вы не станете обращать внимания.

Николь взъярилась:

— Мой вам совет: бросьте вы эти оторвавшиеся упоры, торчащие гвозди и сломанные ступени, которые так регулярно забывает ваш муж, и никогда к ним не возвращайтесь!

— Есть вещи поважнее пары синяков. Уж лучше я смирюсь с синяками, чем навлеку на себя скандал — вот как вы. Извините, что упомянула.

— Что значит — как я?

— Не хочу совать свой нос в ваши дела или распускать сплетни, но нельзя было не заметить ваших встреч с вашим последним покупателем и особенный огонек у вас в глазах — который сейчас редко увидишь, — когда вы проводили с ним время, что, не могу не заметить, случалось чаще, чем позволяют приличия.

Милая мадам Оливье. Она так любила слухи, что не могла устоять перед искушением посудачить, но и о Николь всегда заботилась.

— Если вы таким образом мне советуете быть осторожнее, то нужды в этом нет. Между мной и этим человеком абсолютно ничего не было. И от вас не могло ускользнуть, что все русские войска ушли из города — вместе с ним.

— Он-то никуда не ушел… Я его встретила у мсье Моэта. Совершенно очаровательный господин, правда, он оскорбил мсье Моэта восхвалениями в ваш адрес.

— Это как?

— Он был вчера в Эперне на дегустации. И настаивал, что ни одно вино мсье Моэта в подметки не годится вашему, что тому никогда не победить в этой конкуренции, на что мсье Моэт довольно грубо ответил…

— Предпочитаю этого не знать, — перебила Николь. — Уже тошнит от всех этих склок. Но вам, как всегда, спасибо за свежие новости. Знаете, наверное, в этом больше нет необходимости. Меня беспокоит, что это из-за меня у вас синяк под глазом за все эти… рыскания и разведывания.

— Спасибо, но мне нравится мое занятие. А смешно, правда, что общественному мнению абсолютно наплевать на это вот, — она коснулась глаза, — но все в четыре глаза следят за всеми вашими движениями, которые никого не касаются и никому не вредят.

Ладно, мне пора, но я думала, что вам надо это знать, вот и все.

— И я очень вам благодарна, мадам Оливье, серьезно. Просто как-то не могу собраться с духом, как умела когда-то.

Мадам Оливье укоризненно поцокала языком, поцеловала Николь, сказала на прощание: «Ну-ну, не время киснуть, выше голову!» — и ушла.

Николь плюхнулась в кресло, открыла книгу учета, вздрогнула, увидев красные записи, и тут же ее закрыла.

Медленно прошла неделя. Даже воздух вокруг казался каким-то вязким, и столь же вяло чувствовала себя Николь. Что-нибудь делать она даже не пыталась. Мысль о погребах, виноградниках, о чем угодно, связанном с делом, вызывала приступ отчаяния, воспоминания о величайшем своем преимуществе, которое она, быть может, своими руками отдала самому крупному своему сопернику. Оставалось только одно — ждать вестей от «Луи.

Николь сидела на веранде, лениво поглядывая на грядки лаванды и пытаясь ни о чем не думать, когда чуть ли не бегом примчалась по дорожке мадам Оливье, размахивая двумя письмами.

— Я обещала Тома на почте доставить это письмо, поскольку все равно иду сюда. Интересно, от кого это?

Николь взяла письма:

— Не от того, от кого вы себе воображаете, но спасибо вам, что сделали крюк, мадам Оливье.

— Ну, оставляю их вам, — ответила та, мучительно желая узнать содержание писем. — Разве что вы хотите, чтобы я подождала ответа? Я как раз пойду в ту сторону.

— Вы очень любезны, но спасибо, я справлюсь.

Николь поспешила к себе в контору, чтобы распечатать письма без помех. Одно было от Луи, а второе — по дорогой привязанной ленте сразу понятно от кого: от Терезы!

Письмо от Луи Николь открыла первым.

Он уже был в Париже, где, видимо, народу было битком, номеров в отелях просто не осталось. Луи спал на сундуке в отеле у приятеля, как он сказал, хотя Николь подумала, что у него просто ни на что другое нет средств. Та малость, которую она смогла наскрести ему на эту поездку, была просто жалкой. Повсюду попадались британские и русские военные, готовящиеся к дороге домой, но город праздновал и радовался восстановлению порядка. Луи хотел на следующий день попытаться получить аудиенцию у русского посла и для этой цели нашел место, где повесить единственный оставшийся у него приличный костюм, слегка потрепанный и уже вышедший из моды, но все же респектабельный.

Она вспомнила, как впервые увидела Луи — румяные щеки, копна пшеничных волос, мохнатая волчья шуба и сапоги до колен, весь — дружба и товарищество. Сейчас волосы у него поредели, и все, что осталось, — потрепанный костюм и надежда. И надежда эта опиралась только на плечи Николь. Она горячо желала, чтобы вера Луи в нее не оказалась ошибочной.

Лента на письме Терезы была скользкой и гладкой. Давно уже пальцы Николь не касались такого хорошего материала. Она аккуратно разложила ее на столе (Ментане понравится) и распечатала письмо.

Я снова в Реймсе, в вашем тихом захолустье! Париж кишит солдатами и такой скучной политикой, что я сбежала сюда ради покоя. Мы ведь снова друзья? Приходите ко мне на Рю-де-ла-Ваш прямо сейчас! С совершенным почтением и т. д.

Ваша Тереза

Против этого приглашения невозможно было устоять. Николь постояла у зеркала, пригладила волосы, пощипала щеки и поспешила к особняку Терезы. Последний раз она там была вместе с Ксавье, глубокой ночью. Где бы ни находилась ее взбалмошная подруга, рядом с ней всегда витал сладковатый запашок скандала, который сейчас мог отвлечь Николь от мучительного ожидания новостей.

Какой бедняга на этот раз пал жертвой ее чар?

— Вы пришли! Значит, мы правда снова друзья?! — воскликнула Тереза и так крепко обняла Николь, что у той волосы рассыпались. Она снова собрала их в узел.

— Конечно. Вы же знаете, что никто не может вам долго сопротивляться.

Она знала, что никогда больше не будет с Терезой так беспечна. Но как же с ней весело! Приезжая в город, Тереза расцвечивала мир вокруг яркими красками, придавала ему остроту опасности, и мысль о том, чтобы выбросить ее из своей жизни, была для Николь невыносима.

— Не говорите глупостей. Пойдемте!

Она повлекла Николь через весь дом, устроилась с ней на софе в оранжерее и велела принести свой модный английский чай. Тереза казалась так же свежа, как при первой их встрече девять лет назад. Даже не сосчитать, сколько мужей назад это было.