— Дорогая моя!

Бывшая подруга окутала ее облаком мускусных духов и так быстро коснулась губами губ, что Николь даже не успела заметить, было это или нет.

— Я так рада, что вы пришли! — сказала она, слегка стыдясь того, как сильно ошеломляет ее личность Терезы.

— Зачем так формально? Что за глупости! И почему вы так бережно держите эту сумочку, будто новорожденного младенца?

— Эту? А, ерунда. Дилижанс опоздал, и я бросилась сюда прямо из отеля, не было времени размещаться в номере.

— А почему вы выбрали для встречи это забавное местечко? Оно совершенно безлюдно: можно тут умереть, и тебя еще неделю не найдут. Подумать только, что это был знаменитый дворец Лувр! Сейчас Наполеон заполнил его трофеями своих походов и позволяет великому чумазому[56] лапать стены — согласно своим революционным идеям о просвещении масс через искусство. — Тереза всмотрелась в Николь внимательней. — У вас загнанный вид. Что такого творится в этом тихом местечке, куда вы вкладываете все свои силы? Ну, говорите же, что у вас в этом мешочке.

Николь всмотрелась в ближайшую русскую икону, наверняка добытую в ходе войны. Сцена с призраками и ангелами, Святой Троицей, а внизу — непонятное чудище, спускающее черного змея на толпу святых.

— Войска Наполеона взяли эту икону в какой-то русской церкви.

— И что? — спросила Тереза.

— Сейчас Россия — наш враг. Наполеону не слишком нравятся двурушники.

— Это верно. Но он знает, как я предана Республике.

— У меня есть доказательства, свидетельствующие об обратном.

Николь вынула футляр из мешка. Тереза и бровью не повела.

— Эта безделушка? Не смешите меня. Вы пытаетесь меня шантажировать?

— Вы сохраните мой секрет, или ваш роман с царем погубит остатки вашей репутации.

— Вы на меня сердитесь из-за этого вашего работника… как его зовут?

— Ксавье. Он хороший человек.

— Да, вспомнила. На удивление мил, надо сказать. — Тереза выхватила футляр из рук Николь и открыла. — Где ожерелье?

— Я не такая дура, чтобы принести его сюда.

— Всегда знала, что за этими светлыми глазами — сталь.

— Говорят, что армия коалиции — Пруссия, Австрия и Россия — недалеко от Парижа. Если она сюда вторгнется, а ваш роман с царем получит огласку, вам конец.

— Вы думаете, я этого не знаю? Весь Париж гудит от слухов, как улей с пчелами. Все зарывают драгоценности на заднем дворе или прячут в хлебницах. Кажется, вы поставили меня в безвыходное положение, как и хотели. Какой поворот сюжета! На самом деле я надеялась сбежать в ваш маленький тихий уголок и переждать этот хаос. Полагаю, сейчас это невозможно?

Николь рассмеялась невеселым смехом.

— Вы задурили голову Ксавье, моему старейшему другу и вернейшему работнику, настолько, что он выдал вам мой секрет для продажи моему врагу. Вы убедили его отправить сына на войну, а потом бросили как тряпку — все лишь для того, чтобы прикрыть собственные грешки. И после этого вы все еще просите моей защиты? Что за извращенные представления о реальности живут у вас в голове?

Впервые за все время знакомства с Терезой она увидела ее раздосадованной и заметила тонкие тревожные морщинки на невозмутимом лице. Что ж, неплохо. Может, где-то там все-таки есть сердце?

— Вы полагаете, что видите все совершенно ясно? Жизнь не так проста, как аккуратно расчерченные бухгалтерские книги, прибыли, убытки и мелкая сельская вражда. Она жестока, всеядна и неразборчива, как болезнь. Ваш благородный работник был счастлив продать вас и всю свою семью за одну ночь со мной. Жизнь, моя дорогая, это равновесие. Я, может быть, попросила бы об одной услуге взамен тех многих, что оказала вам. Я выручила вашего драгоценного коммивояжера, давала вам деньги и утешала вас, когда вы в этом нуждались, и никогда ничего не просила взамен. Ваша одержимость собственным делом не менее эгоистична, просто вы этого не видите.

— Вы всюду оставляете за собой следы разрушений, убеждаете себя в собственной безупречности, а всю вину возлагаете на бессердечный мир. Но у каждого есть выбор. Я буду говорить без обиняков: откроете мой секрет Моэту — и я предъявлю ожерелье, обличив вас как изменницу. И это будет последствием ваших действий, а не чьих-то чужих.

— Какая заразительная страстность! Но лишь богатство вашей семьи позволяет вам иметь те высокие идеи, о которых мы, остальные, можем только мечтать.

Возьмите, это от ожерелья. — Тереза протянула деревянный футляр, потрепала Николь по щеке и ушла.

Оставшись одна и вдыхая затхлый воздух музея, Николь вспомнила свои ремюажные столы, сейчас занимающие большую часть погребов, уложенные аккуратными рядами бутылки вина кометы, поворачиваемые на четверть каждый день до момента избавления от осадка. Надежные, созданные ее умом и упорством, с которыми она может делать, что хочет. Да, ее тайна вне опасности, но победа отдавала горечью. Тереза опасна и порочна, но она же — огонь, энергия, волшебство. И даже сейчас, после всего случившегося, жизнь без нее казалась тусклее.

Николь положила футляр в кожаную сумку и поспешила обратно в отель. «Я не только для себя стараюсь, — утешала она себя по дороге. — Подрастает Ментина, и теперь ее будущее обеспечено».

Март 1814 года

— Спасибо! — Николь расцеловала монахиню в обе щеки.

Сестра Айасса похлопала ладонью багаж Ментины:

— Вот твой чемодан. Удачи тебе, и всегда поступай как должно, Клементина. Молись об окончании войны и не запускай учебу. О маме заботься, дорогая моя!

Когда дочь на прощание обняла монахиню, Николь заметила у нее в глазах слезы. У девочки здесь остаются подруги, с которыми прежней дружбы уже не будет. Лицо ее слегка осунулось, под платьем начинали тесниться груди. Мягкие светлые волосы, молочной бледности кожа, в зеленых глазах светится необыкновенная страстность, которой не было раньше. И ростом догнала мать.

Николь обвела взглядом кафе, высматривая мужчин-хищников. Наверняка ведь глазеют на красавицу дочь? Но нет, все вели себя обычно: пили кофе, курили, болтали. Ничего опасного, но потребность защитить неожиданно ставшую взрослой дочь накрывала с головой.

За месяцы, прошедшие с тех пор, как Николь приезжала для встречи с Терезой, Париж изменился: в нем стало опаснее. Вставшие лагерями в окрестностях Парижа казаки, русские, пруссаки, англичане вот-вот могли хлынуть в городские ворота. Все посетители кафе взвешивали свои шансы, обменивались мнениями насчет того, что Наполеон потерял поддержку, что он стал неуправляем. Может, было бы лучше, если бы союзники его победили — хоть война кончилась бы. Ясно было одно: Ментину надо везти домой.

— Я уеду из Парижа?

— Пока что да. Волноваться не надо, опасности еще нет, но на несколько месяцев тебе лучше все же вернуться домой, пожить со мной, бабушкой и дедом.

— А мои подруги? Я же буду без них скучать!

— Главное — безопасность. Как только война закончится, ты вернешься.

Кофейник дымился, чашки с золотыми ободками были такие тонкие, что жидкость просвечивала сквозь фарфор. Ментина что-то щебетала, зал полнился успокоительным гулом голосов. Крахмальные скатерти, сверкающие под высоким потолком люстры, льющееся в окно весеннее солнце, — казалось, война за миллион миль отсюда. Николь надеялась, что Ксавье в точности выполнил ее распоряжения и заложил кирпичом погреба, чтобы избежать грабежей. Моэт уже потерял четверть своих запасов в Эперне — так писала мадам Оливье, осведомляя Николь.

— А Тереза сказала, что мне всегда нужно говорить «нет». Женщина свою силу должна использовать разумно и не проявлять ее необдуманно, да, мам? — спросила Ментина.

— Конечно, детка, — ответила Николь, не слишком вслушиваясь.

— Она мне подарила вот это платье. Ты заметила, оно точно под цвет моих глаз! Первое в моей жизни платье с высокой талией. Правда, мне повезло, что меня одевает самая модная и блестящая дама Парижа?