— Это я, — прошептала она.

Прошла вечность. Франсуа открыл глаза, посмотрел на Николь, недоумевая, как спьяну.

— Я знала, что ты здесь. Это я, я все понимаю.

Он заморгал.

— Скажи что-нибудь.

Она посчитала до десяти, потом обратно до одного.

Затем стала называть сорта винограда, перечислила школьных подруг, складывала числа, которые могла припомнить, еще что-то, все это время цепляясь за него, боясь шевельнуться. Мокрая трава леденила кожу. Николь крепко зажмурилась и пожелала, чтобы Франсуа пришел в себя.

Раздались тяжелые шаги, и она резко открыла глаза. Это подошел Луи.

— Как ты узнал?

— С ним всегда так, я его всю жизнь знаю. Не надо его сейчас теребить, — сказал он тихо. — Дай руку.

Он помог ей подняться, укрыл ее плечи своей курткой. Франсуа промок и дрожал. Луи отвел их обоих к ожидающей повозке и пообещал потом вернуться за Пино.

Луи знал, как бороться с такой бедой. Он и Николь долгие дни проводили возле кровати Франсуа, играя в карты, рассказывая истории, просто глядя в огонь, дежурили по очереди. Примерно через неделю Франсуа присоединился к этим разговорам. Когда была очередь Николь, а Луи был занят, они с Франсуа строили планы, как будут воспитывать ребенка. Их дитя будет учиться ездить верхом так же естественно, как ходить, каждую неделю выучивать новое стихотворение, а если это будет девочка, она будет только такой, какой захочет быть сама, и делать то, что захочет делать. У нее будут кудри Франсуа и серые глаза Николь.

Когда для Луи пришло время отправляться в очередную торговую поездку, Николь поцеловала его на прощание.

— Никогда не забуду, что ты для нас сделал. Никогда. — Она улыбнулась.

— В таком плохом состоянии я его еще не видел, — ответил он, нагружая телегу ящиками с вином, чтобы отвезти в Париж. — Наверное, он слишком сильно тебя любит.

Август 1805 года

По республиканскому календарю: термидор, год XIII

Клементина неслась мимо освещенных солнцем роз, задевала серебристые кусты лаванды, наполнявшие воздух острым ароматом. Потом она покачнулась на неуверенных ножках и, смеясь, опустилась на землю грудой муслина и локонов. Николь подхватила ее на руки и завертела вокруг себя, подняв голову к небу, и тоже рассмеялась от радости.

Она зарылась лицом в дочкины волосы, вдыхая нежный аромат ребенка. Белокурые локоны, совсем как у сестры. Две Клементины в ее жизни, сестра и дочь, копии друг друга. Маленькая дочка — это такая радость! Даже представить себе нельзя, что можно кого-то любить так полно и так глубоко, как любит Николь свою дорогую Ментину.

Франсуа смотрел на них с террасы, помахивая каким-то письмом. Николь сорвала веточку лаванды, вспомнила день, когда мсье Моэт сделал ей предложение, и еще раз порадовалась своему выбору.

— Пойдем посмотрим, что делает папа. — Они пошли к дому, держась за руки. — Спроси его, когда же мы поедем в Россию.

— А может, мы прямо сейчас поедем?

— Нет, Ментика, не сейчас, но скоро. Ты помнишь, сколько тебе лет?

— Пять.

— Значит, прошло семь лет, как он пообещал мне это в вечер нашей свадьбы. В России мы тебя закутаем в меха и покатаем на санях, покажем тебе дворцы и башни с синими и золотыми луковками.

— Глупая, луковки не бывают золотые и синие!

— В России бывают.

Франсуа посадил Ментину на колено, взъерошил медного цвета волосы и дрожащей рукой протянул письмо Николь.

Наши дела в Москве — катастрофа. Этот город прогнил насквозь, и вероломство стало здесь обыденностью. На каждую продажу нужно подкупить не меньше трех человек, и прибыли в этой роскошной дыре не получить вообще никак. Неудивительно, что дворцы здесь из янтаря и золота: все деньги сосредоточены у привилегированного меньшинства. Избыток роскоши означает, что торговцы вроде меня после вычета всех накладных расходов остаются ни с чем. На иностранные компании смотрят как на дойных коров. Даже если я добуду заказы, вряд ли мы когда-либо получим по ним деньги. Мне грустно, друг мой, сообщать такие плохие новости, тем более сейчас, когда урожай не позволяет надеяться на следующие хорошие годы.

Луи

Николь села рядом с мужем, ссутулив плечи. Посылать Луи в Россию было ошибкой. Наполеон жадно заглатывал Европу, Британия и Россия объединились против французов, и в эту политическую паутину попал их добрый друг. И пусть солнечный сад Николь и Франсуа далеко от места событий, нескончаемая война не оставит его в покое.

— Надо, чтобы он оставался там и продолжал попытки, — наконец произнес Франсуа. — Если кто-нибудь сможет там чего-то добиться, то только он. Миллион раз он выигрывал у судьбы вопреки самым ничтожным шансам. Если у него не получится, тогда у нас остается единственная альтернатива — продать все Моэту. Ты же знаешь, тот с лихвой заплатит за все, что мы согласимся ему продать, — так отчаянно он жаждет избавиться от нашей конкуренции.

Худое лицо Франсуа стало бледным и хрупким, как стекло, даже на жарком солнце.

Николь отозвала бы Луи немедленно, даже не говоря Франсуа. Их друг, человек, обаяние которого вытаскивало его из любой тяжелой ситуации, находится в опасности, и рисковать его жизнью Николь не согласна. Англия и Россия (два крупнейших рынка) готовы препятствовать планам Франции любыми средствами. В частности, не давать экспортировать товар, которым французы более всего гордятся: шампанское. Так вино, что составляет кровь и смысл жизни Николь и Франсуа, стало жертвой войны. И она забеспокоилась, как бы Франсуа тоже не стал ею.

Они с такой надеждой собирали Луи в дорогу, на подъеме от звездных продаж в Пруссии и Австрии.

«Забудь ты про Лондон, — настаивал Франсуа, и сине-зеленые глаза его блестели, — и этих кисломордых англичан. В России нас ждет богатство, там дворцы сочатся золотом».

Луи умчался в своей волчьей шубе и с улыбкой разбойника, увозя с собой семьдесят пять тысяч бутылок лучшего шампанского Клико — почти весь их запас.

— Папа, а в России и правда есть синие и золотые луковицы? — восхищенно спросила Клементина.

— А как же! А еще синяя картошка и розовый горох. А сейчас пойди скажи Жозетте, что тебе пора обедать. Мне с мамой надо поговорить. — Он помахал дочери рукой. — И я тебя люблю.

— Moi aussi, papa[27].

— Никогда не забывай об этом.

Но Ментина уже вприпрыжку бежала к двери.

— Прости, но мы в Россию не поедем, — сказал Франсуа.

— Почему?

— А ведь я обещал обеспечить тебе счастливую жизнь. Обещал, что ты горя знать не будешь, — предавался отчаянию Франсуа. — Надо было тебе принять предложение Моэта. Эти англичане буквально едят у него из рук, а сегодня гости на балу у Наполеона будут напиваться его шампанским.

Николь покачала головой:

— А Моэт мог бы меня рассмешить? Стал бы плавать со мной в озере, позволил бы совместно заниматься виноделием на своих драгоценных виноградниках? Даже не уговаривай меня принять такую муку — совместную жизнь с этим старым занудой. Тогда я выбрала тебя, и сейчас мне нужен только ты.

— На виноградниках сейчас черт знает что творится, Бабушетта, и мы ничего не можем с этим поделать. — Он посмотрел на нее взглядом, полным отчаяния. — Гроздья вянут раньше, чем появляется хоть малейшая возможность их собирать. Луи взял с собой все, что у нас есть, и половина этого запаса по прибытии оказалась мутной. Мы рискнули, а природу не обыграешь. Она обыграла нас. Не надо было мне отправлять всё сразу.

Мутное шампанское. Проклятие каждого винодела, вызываемое осадком. Месяцами работники поворачивали каждую бутылку в песке в попытке выманить вниз осадок, вызванный дрожжами — необходимыми для вторичного брожения и создания вкуса, но оставлявшими муть в созданном ими прекрасном вине. Тысячи бутылок, тысячи часов работы, в том числе освобождение от осадка трансверсажем — переливанием из бутылки в бутылку, — когда осадок осядет. Но игристость вина при этом уходит.