Николь завидела три грязных шара на вывеске ростовщика и двинулась дальше, мимо краснощеких прачек, встряхивающих стираное белье и обменивающихся только им понятными шутками, мимо крикливых картежников за столиками на улицах возле кафе. Все они здесь были свои — только она чужая.

Она развязала бархатный мешочек и достала желтый бриллиант — тело светлячка. Даже в этом тусклом освещении солнце, отражаясь в резных гранях, рассыпало по стенам множество ярких бликов. Последний подарок от любимого и самый ценный.

Ростовщик пожал плечами, взял драгоценность и стал рассматривать ее подлупой, подняв к свету, льющемуся через окно. В этом желтом свете клубилась пыль. Вокруг теснились старые украшения, столовое серебро и какие-то сваленные в беспорядке сокровища.

Ростовщик положил бриллиант на весы, уравновесил разновесами.

Николь прищурилась:

— В нем два карата. Ваши весы неверны.

— Девятьсот франков. И ни на один су больше, мадам. Николь сорвала бриллиант с весов и снова спрятала в мешочек.

— Я веду дела без обмана. Взвесьте честно и платите справедливо.

Скупщик снова пожал плечами:

— Мне несколько ртов надо кормить. Подозреваю, что и вам тоже. Решайте сами.

Он был прав, ртов у нее было множество — он себе даже представить не мог сколько. Сотни работников и поставщиков выстроились в очередь перед ее мысленным взором, протягивая руки. Николь достала ожерелье, напоследок полюбовалась им — золото согрело ей ладонь еще раз.

— Обещайте, что за мной не пойдут никакие ваши громилы, когда я выйду с деньгами в кармане, и я согласна на вашу цену. Пусть меня лучше ограбят здесь, чем на улице.

Вы под моей защитой, мадам. Гарантирую. — Он не сводил глаз с ее рук.

Она дважды пересчитала деньги, сложила их в кожаный бумажник и засунула его поглубже в карман. Этого хватит продержаться еще год — до срока сделки с Мо-этом.

— Дайте мне полгода, — сказала она. — Я его выкуплю за цену, которую никто другой не даст.

Если бы мне каждый раз давали франк, когда я слышу такие слова, я бы уже разбогател. Не думаю, что мы еще увидимся.

Март 1811 года

Все знали, что первое мартовское полнолуние порождает неистовый прилив пузырьков, и потому все виноделы бежали к своим погребам, в том числе и Николь. У императора и его австрийской жены Марии-Луизы наконец-то родился мальчик, но Наполеон продолжал строить планы, как добиться господства в Европе. Новорожденного сына ожидало восшествие на королевский трон Рима, и по всей Франции лесным пожаром распространялись слухи о союзах к выгоде или невыгоде страны. Война отравляла жизнь всем. В Реймсе продажи вина, зависимые от европейской и русской торговли, застыли на точке замерзания.

Прошло пять месяцев с тех пор, как урожай был успешно собран, разлит в оплаченные Моэтом бутылки и уложен в погреба в октябре — винтаж 1810 года. По крайней мере на него Николь возлагала большие надежды. Урожай оказался идеальным. За прошедшие четыре года мадам Оливье и мадемуазель Вар стали неоценимыми. Они составили собственный женский дегустационный комитет Николь. Когда мужской дегустационный комитет уверенно год за годом ставил бленды Клико последними в своих списках, предоставляя всем прочим виноделам региона конкурентные преимущества, она лишь улыбалась и желала им всем здоровья.

Одним из любимых развлечений Николь было рассказывать коллегам-виноделам о своем женском дегустационном комитете и видеть, как мужчины с трудом воздерживаются от презрительного фырканья и безнадежного пожатия плечами в ее адрес, вежливо интересуясь, кто же именно эти женщины. Оттого, что их личности не разглашались, презрение становилось еще сильнее, но Николь никогда бы не выдала мадам Оливье ее скорому на руку мужу.

Какая разница, что они там себе думают, важен лишь тот неоспоримый факт, что ее вина намного превосходят вина любого из ее конкурентов. Это знали все, и иногда на рынках или на празднике Сен-Реми, когда мсье Моэт и мсье Оливье были чем-нибудь заняты, члены комитета подобрее искали ее и говорили это вслух, а то и спрашивали ее совета по тонким вопросам блендирования или брожения.

Рвение женского дегустационного комитета в изучении ремесла было неудержимо. Участницы устраивали дегустации вслепую, изучали сорта в тишине собственного дома, чтобы не вызвать подозрений, и ежедневно обменивались заметками и открытиями в булочной у Наташи. Так им удалось отточить собственную интуицию и сделать ее своим надежным союзником. Николь по-прежнему оставалась у них «сверхносом». Но если она в чем-то сомневалась, у них уже был наготове продуманный вердикт в виде с удовольствием составленной цветистой фразы вроде: «Есть в этой верхней ноте определенная мрачность северного склона», «Эти танины[48] горькие, как опивки кофе моей бабушки», «Светлый и воздушный, как прогулка по пляжу».

Еще они приносили Николь неоценимые сведения от конкурентов. Мадам Оливье была замужем за одним из столпов каббалы реймсских виноделов, а мадемуазель Вар — так стеснительна и незаметна, что никому и в голову не приходило заподозрить ее в шпионаже, когда она со смущенной улыбкой спрашивала о последних новостях.

Проблеск света. Зима была суровой, но черные лозы храбро отбили атаку холодов, и теперь, в марте, Николь тряслась над свежими маленькими побегами и прикидывала, сколько осталось времени до срока сделки с Моэ-том. От Луи все еще не было никаких известий. Почти пять лет прошло со времени его ареста, и приходилось поверить, что его нет в живых. Чтобы об этом не думать, Николь с головой ушла в работу. Если Луи больше нет, то все, что осталось от ее сердца, ушло вместе с ним, и исчезли все ее надежды законно отделаться от Моэта, когда осенью наступит срок договора.

Ей оставалось только одно — продолжать работать.

Она достала бутылку прошлого года, которую отметила при закладке. Николь попросила свой комитет оценить этот бленд, и все согласились, что да, он хорош и это молодое шампанское будет иметь аромат белых цветов, вкус хрустящего белого хлеба и мяты. Она поднесла его к свече и, глядя на пену, улыбнулась:

— Луна свою работу сделала.

Ей представилось, что бы сказал по этому поводу мсье Моэт: «Как раз идет вторичное брожение. Внимание к подробностям, тщательное соблюдение правил. А разговоры о луне — суеверная чушь невежественных крестьян».

Сейчас они с Франсуа закружились бы в вальсе по погребу, празднуя успех, и работники посмеивались бы, прикрываясь руками. Все лучшие вина делались с любовью.

Сестра Николь счастливо вышла замуж и стала богатой домохозяйкой. Почему же Николь не может удовлетвориться такой жизнью? Ее родители все время о ней волновались, но понимали, что не стоит и пытаться переубедить. Еще они чувствовали ее ответственность перед делом и перед работниками. И перед Ментиной, которая сейчас изо всех сил училась в школе-пансионе. Ее дочь сама просила отправить ее в это элитное заведение Парижа и проявляла огромную склонность к знаниям. Как же можно сдаться и начать поучать, что девушке нельзя мечтать о том же успехе, что и юноше? Нет, Николь просто должна продолжать делать то, что делает.

Осторожно положив бутылку на место, она поднялась по ступеням погреба, заперла дверь и вышла на вечерний воздух — заканчивать свой одинокий день. Теперь она спала беспокойно и поэтому каждый вечер обходила границы своих виноградников, пытаясь заглушить тревогу усталостью.

На виноградниках ботинки сразу отяжелели от налипшей глины и мела, роса промочила лодыжки, когда ей пришлось подобрать юбки на знакомых меловых тропинках. Николь шла, пока не скрылись огни давильни и погреба, и только лозы винограда окружали ее. Дойдя до сарая без крыши, она легла на землю — посмотреть на звезды. Почва холодила затылок, под волосами чувствовался песок. Она погладила липкую бледную землю и стала смотреть в бархатное небо.