— Ты сейчас продаешь вино, мама?

— Практически нет, cherie. Может быть, ты не заметила, но идет война.

— Ты вроде… вроде как светишься.

— Просто очень хороший весенний день сегодня.

— И очень хороший пухлый чек от русского красавца генерала. Весь городов этом говорит.

— Не повторяй глупостей, обычная городская сплетня. Сто раз тебе говорила: не слушай всякие глупости. Так какой ты цвет выберешь для своего нового платья?

Ментина прильнула к ней, и Николь поцеловала ее в голову, вдохнув аромат волос. От девочки пахло чистотой, а волосы были теплые и мягкие, как в раннем детстве.

Ментина подтолкнула ее в бок:

— Смотри, вот он, твой генерал!

Алексей был совсем рядом, под одним из щебечущих платанов, с блокнотом в руке, темные локоны спадали на глаза — он был увлечен рисованием.

— Доброе утро, Алексей!

— Доброе утро вам обеим.

Он знал, что они пришли вдвоем, хотя даже глаз не поднял от блокнота.

Николь глянула на рисунок. Путаница незабудок на мостовой, размытые мазки синего, такие беззащитные на фоне камней.

— Ваш совиньон готов, — улыбнулась она. — Я даже нашла тот же сыр, который мы с ним сочетали, чтобы вы его взяли с собой в лагерь.

— Боюсь, мне придется послать кого-нибудь другого его забрать. Сегодня днем?

Он был на что-то обижен и не давал себе труда это скрывать. Николь стала вспоминать свои слова — чем она могла его расстроить?

— Если вы придете сами, я открою бутылку вина кометы. Это отвлечет ваши мысли от… всякого, — решилась сказать она.

— Это так очевидно? Вряд ли мое общество было бы вам приятно. В самом деле, лучше я кого-нибудь пришлю. Хорошей прогулки вам и вашей прекрасной дочери. — И он вернулся к рисунку.

— Вино кометы? Ты никогда ни для кого его не открывала, — удивилась Ментина, когда они двинулись дальше. — Этот мужчина старый, может быть, даже твоего возраста, но красивый.

— Он крупный покупатель, — сказала Николь, стараясь скрыть разочарование словами Алексея.

Ментина прыснула.

— И не забывай, что русские с союзниками оккупируют нашу страну, — добавила Николь. — Не надо во всем видеть романтику. Пойдем.

Мать и дочь зашли в одежный магазин Клодины: Николь давно обещала дочери новое платье взамен прежнего гардероба — детских пелерин.

Ментина примерила платье — простой зеленый атлас, — великолепно на ней сидевшее. А Николь ощутила отсутствие Франсуа. Он бы обожал эту женщину — ребенка, стесняющуюся своей, красоты, но вдруг ее осознавшую. Но нет у нее папы, чтобы сердиться на мальчиков, чтобы сказать ей, как она красива, когда она в этом усомнится, чтобы обнять ее, когда она вдруг снова почувствует себя ребенком. Отец Николь всегда давал ей понять, что ее любят и ею восхищаются, что бы там ни было. Ирисы в вазе на витрине вызвали острые воспоминания, как Франсуа наполнял имидом, когда оправлялся от приступа черной меланхолии. Отчаянные провалы лишь подчеркивали высоту хрупких вершин.

Ментина покружилась перед ней:

— Обожаю это платье!

— И правда не так уж плохо выглядишь, — поддразнила ее Николь. — Ты даже становишься красивой. Папа тобой гордился бы.

— Не надо. У меня сердце ноет, когда я думаю о нем.

— Ладно, давай упакуем платье и пойдем покажем его бабушке и дедушке.

На залитой солнцем площади в лавках были выставлены немногие товары, которые пощадила война, цокали подковами лошади, играли дети, и миру было все безразлично. Николь поискала взглядом Алексея, но его нигде не было. Чувствуя в душе пустоту, она прибавила шагу, направляясь к дому родителей, — у давильни в Бузи ждала отправления большая партия. Чувствуя свою вину, Николь поцеловала Ментину на прощание и была рада наконец убежать. Работа — единственное, что помогало отвлечь мысли от Франсуа, а теперь и от Алексея.

Добравшись до давильни, Николь не увидела в конторе массивной фигуры Ксавье. Его тогда так избили, что она отправила его домой поправляться, а Луи должен был прийти только в середине дня. Казалось, что тут все вымерли, и когда в дверях погреба показалось дружелюбное лицо Эмиля, Николь готова была его расцеловать.

У него дрогнули веки:

— Мадам Клико!

Он всегда узнавал ее по шагам.

— Доброе утро, мой милый мальчик. Где все?

Он молча ковырнул сапогом камни.

— Что на этот раз случилось?

— Мсье Моэт снова предлагает двойную плату. Война, здоровых мужчин мало, а для розлива нужны рабочие. У всех беда, всем нужны деньги…

— И даже мальчики из приюта?

Эмиль кивнул. Времена тяжелые, работников пришлось перевести на половинное жалованье. Они уже собрали урожай и однажды отвергли предложение Моэта, так что — кто их осудит?

— Они знают про партию, которую надо сегодня отгрузить в Париж?

— Сказали — вернутся на той неделе, когда закончится работа у Моэта.

Нет отгрузки — нечем платить жалованье. Порочный круг закручивался штопором и разрушал все ее планы.

— Я ему не был нужен, но я бы не пошел, даже если бы он меня позвал, — сказал Эмиль. — Вот так лучше, вы улыбаетесь.

А она и правда улыбалась. Какой чудесный парень! Ей повезло, что он на ее стороне.

— Я очень рада, что ты здесь, — проговорила она, потрепав его по руке.

У вас гость. Он меня расспрашивал про пресс, я ему показал — надеюсь, вы не против. Он сказал, что он друг.

— Кто это? Он назвался?

Николь взяла Эмиля за руку и повела к конторе.

— Да. Генерал Марин. Отлично говорит по-французски, но он русский… Я что-то не так сделал?

— Все в порядке.

Алексей стоял в дверях погреба, наклонив голову, чуть не касаясь притолоки, и смотрел на Николь с Эмилем.

— Я подумал, что этим тупым пруссакам мой драгоценный совиньон доверять нельзя, и приехал все-таки сам. Эмиль знает здесь каждый дюйм и великолепно провел экскурсию. Ваш лучший работник не достался Моэту, но кто может его осудить за верность столь прекрасному работодателю?

Николь чувствовала, что глупо улыбается от радости.

— Значит, вы меня к нему проведете? — Алексей сиял ей в ответ.

— Это ящик с виноградника Аи? — спросил Эмиль.

— Да, но я не хочу, чтобы ты поднимал его из погреба по ступенькам. Если ты упадешь…

— Вы мне только скажите, где он, и я его сам принесу, — предложил Алексей. — И могу еще помочь с отгрузкой. На вас напал десяток вооруженных казаков, но и тогда у вас не было такого обреченного вида, как сейчас, когда Эмиль сказал, что ваши люди вас бросили. Будь это на моем дежурстве, они бы под трибунал пошли, — сказал он.

Николь покачала головой:

— Тут дело посерьезнее, чем десяток пьяных солдат с ржавыми мушкетами. Тут пять тысяч бутылок, сотни ступеней погреба. День тяжелой работы для пятерых опытных рабочих, а для одного солдата с самыми лучшими намерениями она практически невыполнима. Но все равно спасибо.

— Если так, я вам дам десять человек. Это самое меньшее, что они могут сделать после случая на площади Прав Человека. Это из-за них вашего Ксавье сегодня здесь нет, так что мы у вас в долгу. Не возражайте! Раз в жизни позвольте кому-нибудь вам помочь. Даже вам нужна поддержка время от времени. Можно я пошлю Эмиля с письмом в лагерь?

— Слушаюсь! — радостно козырнул паренек.

— А ты найдешь дорогу? — спросила Николь.

— Легко. Я же живу рядом и каждый день хожу мимо.

— Если так, то я с радостью принимаю вашу помощь, Алексей. Но прошу вас: после этого все ваши долги передо мной будут полностью погашены.

Она терпеть не могла быть в долгу, даже у него. И тем не менее про себя поблагодарила Моэта за его коварство. Возможность выполнить заказ и пробыть в давильне целый день с Алексеем — такой непреодолимый соблазн.

Эмиль двинулся в путь, и Алексей помог загнать телеги во двор, а потом она провела его вниз, в погреб. Ей предстояло вместе с ним отобрать вино и нагрузить ящики. Остальное сделают его люди.

— Итак, это ваше царство, — сказал он, когда они дошли до подлежащих погрузке бутылок. — Не слишком ли здесь темно и тесно для женщины, которая так любит свободу?