- Чику, что-то не так?

- Нет, - ответила она чуть слишком поспешно. - Все в порядке. Я имею в виду, настолько хорошо, насколько это возможно, учитывая то, через что мы только что прошли. - Но она знала, что он услышал это - фальшивую нотку в ее голосе, наигранный оптимизм. Натянутое легкомыслие посетителя на смертном одре.

А затем ее охватило безмерное, океаническое спокойствие. - На самом деле, Педру, не все так хорошо.

- О чем ты говоришь, Чику?

- Мекуфи думает, что ты, возможно, вот-вот умрешь.

Когда он ответил, она услышала в его голосе легкий намек на веселье: вряд ли смех, но определенно веселье. - Я знал, что этот ублюдок что-то скрывает. Насколько все плохо?

- Твоя траектория приведет тебя к вакуумной трубе. Есть небольшой шанс, что ты попадешь в цель. Скорее всего, ты этого не сделаешь, но Мекуфи думает, что труба собьет тебя с неба прежде, чем у тебя появится шанс.

- Мило с его стороны упомянуть об этом.

- Думаю, он пытался быть добрым.

- Полагаю, так оно и было. И то, что ты говоришь мне это, не очень любезно с твоей стороны. Но спасибо тебе.

- Мне очень жаль.

- Я бы предпочел знать, чем не знать, Чику. Мы были вместе достаточно долго, чтобы ты это знала. На данный момент мне не нужна доброта. - Он глубоко вдохнул, выдохнул. - Сколько у меня времени в запасе?

- Мекуфи сказал, через пару минут.

- С начала нашего разговора?

- Я думаю, что да. Да.

- С тех пор как мы увидели, что случилось с Джун Уинг, я задавался вопросом, хватит ли у меня столько сил, когда придет время сказать: - Прекрасно, у меня была своя жизнь, я не могу жаловаться. - Я просто не ожидал, что узнаю об этом так скоро. Думал, что пройдет еще несколько десятилетий, может быть, столетие, и тогда я буду беспокоиться об ответе на этот вопрос.

- Мне жаль, - повторила она.

- Нет, не стоит. Я... справлюсь. Как ты сказала, шанс есть, так что никаких героических последних слов. Однако у меня есть вопрос - всего один.

- Продолжай.

- Ты никогда по-настоящему не спрашивала меня о моей жизни до того, как я встретил тебя. Я знаю о тебе все: где ты родилась, что ты делала... почти всю историю твоей жизни. Ты Экинья - от этого трудно избавиться! Но я просто какой-то мужчина, которого ты встретила, покупая мороженое. И если я чего-то не упустил, это все, что ты знаешь.

- Так и есть.

- Просто человек, который делает гитары в маленькой студии в Лиссабоне. Человек, который работает с деревом, клеем и бечевкой. И это правда - это я. Но это еще не все. Не такая большая жизнь, как у тебя, но все же - это моя. Кто-то должен все это помнить. Если ты этого хочешь.

- Я бы так и сделала. - Затем, словно подтверждая какую-то освященную веками клятву, она сказала: - Я верю.

- У меня есть друг, Николас. Ты его знаешь - он иногда приходит в студию. Всегда жалуясь на то или это. Николас знает меня. Он расскажет тебе мою историю, если ты сможешь выдержать его общество несколько часов.

- Я поговорю с ним. Обещаю.

- Дело в том, что у меня было несколько взлетов и падений. И еще кое-какие приключения. Зашел дальше, чем ты могла бы предположить. Но что бы ни случилось, это было весело - было приятно познакомиться с тобой.

- Мне действительно жаль, что я втянула тебя в это.

- О, не стоит. Я все еще рад, что мы решили купить мороженое в одно и то же время. Даже если те чайки были вороватыми ублюдками.

- Так и было, - сказала она, желая улыбнуться, но у нее не хватало сил. - Они определенно были такими.

Она ждала ответа.

Она лежала в своей маленькой покачивающейся стеклянной лодке, плывя по течению от самой себя. Не было ни настоящего, ни прошлого, ни будущего. Ни грусти, ни огорчения, потому что это были обычные маленькие человеческие эмоции, которые требовали системы отсчета, а ей не за что было цепляться. Она прогнулась, превратилась в безмерную пустоту, без полюсов, без линий широты или долготы. Она была пустотой, большей, чем галактики, не нанесенной на карту и неприступной.

Хуже всего было то, что нож, который не переставал вращаться, осознание того, что она так сильно страдала, заключалось в том, что она сделала бы все это снова. Все это было необходимо. Ей нужно было обдумать целый мир. Жизни множества людей висели на волоске.

Теперь на горизонте, размытые сквозь промытое водой стекло капсулы, появились Производители. Их было три - бледные очертания, сплошь суставы и конечности, похожие на проекционные формы увеличенных насекомых. Они казались высокими, как грозовые тучи. Глубина воды здесь, должно быть, достигала нескольких километров, так что они не могли идти по дну океана, не так ли? - но как бы они ни путешествовали, они приводили ее в ужас. Где были аэролеты и скремблирующие устройства?

- Мекуфи, - сказала она, всего лишь слово, в равной степени клятва и мольба. Потому что, несмотря на все свои обещания, Мекуфи не сделал ничего, кроме того, что не смог спасти Педру. Возможно, Аретуза все-таки ошиблась, годы, проведенные в Гиперионе, притупили ее здравый смысл. Возможно, Мекуфи нельзя было доверять.

Производители стали еще ближе. Она подумала о тех, кто на Венере, об их громогласных перепалках. Ей было интересно, что они будут делать, когда приедут. Не убивать же ее, конечно. По крайней мере, не каким-либо очевидным или преступным образом. Но, возможно, навредить ей так, чтобы ее воспоминания невозможно было восстановить. Сделать так, чтобы это выглядело случайным, еще одно осложнение аварии с духовой трубкой. Люди сказали бы, что такие вещи случались. Даже в идеальном мире. Производители сделали все, что в их силах.

Что-то постучало по стеклу.

Это была рука с перепонками между пальцами. Темная фигура, которой принадлежала рука, исчезла под водой и вынырнула с другой стороны капсулы. Теперь она могла видеть тело и лицо. Мекуфи был единственным морским жителем, которого, по мнению Чику, она была способна распознать, но это был не Мекуфи. Это был более изящный, стройный организм, тон кожи был темнее, архитектура лица отличалась.

Она знала это. Это было ее собственное лицо, или, скорее, у него были те же пропорции, тот же баланс черт, но измененный для водной жизни. Это было лицо ее сына.

- Кану, - сказала она, пораженная и оцепеневшая.

Он приложил руку к стеклу, растопырив пальцы. Кожа между его пальцами была в тонких прожилках и полупрозрачной. Единственной причиной этого прикосновения было желание подбодрить.

Чику скрючилась в капсуле. Двигаться было трудно, но она боролась до тех пор, пока не смогла повторить жест Кану. Они лежали ладонь к ладони, и между ними было только стекло. Губы Кану зашевелились. Она не могла его слышать, но ей показалось, что он говорит ей не беспокоиться.

Что-то гораздо большее прорвалось за Кану сквозь воду, огромное и блестящее, форма которого была слишком сложной, чтобы понять ее с первого взгляда. Другой всплыл немного правее. Вода стекала с них стремительными ручейками, когда они вырвались на дневной свет. Она вспомнила одну из историй дяди Джеффри о том, как его спас в море морской народ, о путешествии на древней лязгающей подводной лодке. Несомненно, детали были приукрашены, но где-то в рассказе должна была содержаться доля правды. Это не могло произойти очень далеко отсюда.

Однако это была не древняя подводная лодка. На ее глазах он менял форму, мускулистые части двигались друг против друга по мере того, как он трансформировался. То, что она первоначально приняла за две или три вещи, на самом деле было единым целым. Когда показалась его основная часть - что-то вроде сужающегося кверху железно-серого корпуса, местами покрытого металлом, а в других местах мягкого, - она поняла, что смотрит не в иллюминатор, а в глаз, идеально очерченный, шире ее роста. Глаз рассматривал Чику. Кану, помещенный между капсулой и глазом, двигал руками на своего рода языке жестов.

Щупальца переплелись вокруг ее качающегося гроба, образовав скользящую клетку, и сомкнулись вокруг капсулы. Присоски, прижатые к стеклу, искали и получали тягу. Стекло заскрипело, но выдержало.