Келли на всякий случай и его отстранил от работы. И строго настрого велел отъедаться и отсыпаться, хотя в состоянии «здоровья» сержанта Себастиана Бо медик никаких изменений не зафиксировал.

Млич покивал. Потом тихо спросил:

— И чего с ним теперь?

— Так это… Пилот-то дельный. А кто он — кэп потом разберётся, — Келли вздохнул и бочком протиснулся в раздвижную дверь.

Келли и Млич выбрались из медицинской части корабля и спустились к холодильнику.

Трупы в космосе никому особенно не нужны, и никаких датчиков слежения в холодильнике, разумеется, не было. Оставалось только открыть и глянуть: а что там?

Переодеваться в утеплённые спецкостюмы они не стали. Капитан Келли вошёл первым и рванул на себя холодную ручку.

Пар ударил в лицо.

Ему показалось, что в холодильнике лежит какая-то крупная масса, но когда углеродистый пар развеялся…

— Пусто! — прошептал Келли.

Только сейчас он полностью поверил, что и такое бывает.

— Второй раз родились парни, — пробормотал Млич. — Все четверо.

Келли сунул руку за пазуху, где раньше хранилась фляжка с настойкой. Вытащил пустую — в последние дни он усиленно бросал пить.

— Да ну тебя, четверо! — выдохнул он пушистое облачко пара. — Рос, он это… Уже и не так попадал. Точно. Ты пошли, я тебе расскажу. Только я раньше не знал, что это было «оно».

— А коньяк у тебя есть или только настойка? — Млич с сожалением посмотрел на пустые руки зампотеха.

— Так я же теперь это… — смутился Келли. — Вроде как бросил.

— Сегодня можно, — отмахнулся Млич.

— Ну… Коньяк это… возьмём с капитанской. Кэп нескоро теперь. Это…

— Ты не веришь, что он погиб?

— Кэп? Да ты что! Кэп не может. Если уж этих вытащили…

— А Дерен где?

— А вот пусть объясняется потом, куда делся!..

Зампотех и навигатор вышли из корабельного морга, в народе именуемого холодильником, и зашагали по коридору в направлении лифта.

Голоса медленно затихали, заглушаемые стуком тяжёлых магнитных ботинок.

На корабле была глубокая корабельная ночь. Келли и Млич надеялись, что уж сегодня им никакие керпи не помешают напиться.

Шаги стихли.

— Видал? — раздался шёпот, и в коридор просочились два дежурных бойца.

— Ага. Если Гарману не доложить — убьёт.

— Так давай разбудим?

У капитана Тьярро Келли и навигатора Ивэна Млича оставалось ещё десять минут относительного покоя.

Очень относительного. Потому что в капитанской скучал на дежурстве Леон. (Ну и что, что нет капитана? Не спится же.)

А вот Логану как раз спалось. Он видел сладкие сны прямо под пультом на собачьей подстилке, в обнимку с Кьё и её щенками.

Дьюп. Готто. Север Империи

— Ты же аристократ, Томаш, какое тебе дело до этих ублюдков?

Толстенький, но подтянутый и холёный чиновник поморщился, опускаясь в кресло напротив лендслера наземной армии Юга Колина Макловски.

Колин прилетел по приказу военного министра Херрига, но решил сначала заглянуть к старому приятелю, очень тёртому и допущенному во многие правительственные кабинеты.

Они были знакомы ещё по университету, а потому заместитель военного министра по внешней политике, недавно назначенный куратором по южным территориям, Хайлик Абрамович Долгин знавал лендслера как Томаша, лорда Михала, что безмерно ему льстило.

Заместителю, а не Дьюпу.

Под ублюдками чиновник понимал смешанное имперско-экзотианское население Юга.

Государство никогда не заботится о своих подданных больше, чем это необходимо ему самому. Именно эти мысли навевал просторный кабинет чиновника, оформленный в стиле вроде хай-тека. Всё здесь было дорого и солидно и не оставляло места эмоциям.

Сразу становилось понятно: госмашина — это машина, созданная исключительно для насилия одних над другими. А если вдруг случится переворот или революция, то и новая госмашина будет делать то же, что старая.

Суть не в идеях разных партий власти, а в самих людях. Именно люди должны были измениться, чтобы сломать что-то в этой порочной схеме.

Но люди меняются медленно. Две тысячи лет назад земляне были примерно такими же, как экзоты и имперцы. С небольшой поправкой на малое число тех, кто мог видеть причинность и управлять ею.

Но таких было пока меньше погрешности. Империи проще было вычеркнуть этих, лишних. И установить простой и понятный порядок: ешь-пей-покупай-воюй. Это и означало быть человеком в самом простом его понимании.

Содружество совершило в своё время страшное преступление против имперского понимания государства — ввело контроль над интеллектуальными способностями кандидатов на тёплые места.

Потому в Содружестве уже не было полноценного государственного аппарата. Только его полицейская часть.

Даже военная — отдана на откуп самодуру Локьё, движимому какими угодно, но только не государственными целями.

Локьё, этот проклятый урод, не хотел воевать. И не хотел править так, как это понимали в Империи.

Здесь всегда были уверены, что даже лидеры сект, клубов и псевдонаучных союзов прежде всего стремятся пристроить к государственному аппарату насилия свой небольшой аппаратик.

Всё остальное — слова.

Таким образом, идиомы: прогресс, развитие, процветание, государственная политика, народное благо и иже с ними лучше вообще не употреблять всуе, чтобы не смеяться на серьёзных мероприятиях. Ведь постоянно смеяться невежливо.

Вот и сейчас Хайлик Абрамович по-отечески доверительно рассказывал Дьюпу, где нужно видеть интересы экзотианского и смешанного населения Юга, а там и всего остального его населения.

При этом он был исполнен имперского патриотизма, и привык полагать, что защищает не интересы власть имущих, а интересы чистокровных имперцев.

Человек вообще склонен обманывать сам себя. Это тоже в его природе — отодвигать неприятные истины в самые глухие отделы памяти.

Дьюп молчал и был эмоционально непроницаем, как обычно за ним и водилось.

Его эмоциональная сдержанность была сродни вежливости. Ведь и в самом деле невежливо смеяться такому большому чиновнику в лицо.

Но чиновник не чуял в лендслере чужака.

Чуйка у имперцев была подпорчена так сильно, что уже и не поймёшь, к одной ли породе относятся теперь северяне с одной стороны и экзоты с южными имперцами — с другой?

Да, чиновник ощущал в присутствии лендслера дискомфорт, но приписывал это навязчивому запаху озона и харизме, присущей всем боевым офицерам.

Она же — клеймо убийцы, печать зверя в глазах изнеженных непрямым умерщвлением себе подобных.

Колин казался Хайлику Абрамовичу излишне мрачным и грубо сделанным, прямолинейным и тяжеловатым.

А ещё… несколько недостаточно отмытым от крови.

Замминистра не связывал присутствие гостя с внезапной потливостью и бурчанием в животе. Ему казалось, что всему виной был слишком поздний и экзотический ужин.

— Позволь предложить тебе кофе? Насколько я помню, на вашем Юге так и не нашлось планет, где могла бы произрастать настоящая земная арабика?

Колин едва заметно качнул головой, но Хайлик Абрамович не распознал отказа и списал молчание лендслера на общую скованность.

— Я рад, — продолжал солировать он, — что ты решился сменить, наконец, этого старого зануду… Как его, я забыл? Медис? Мергис? Своего зама?

«Генерал Мерис».

Колин не открывал рта, но слова прозвучали.

Хайлик Абрамович присмотрелся к бывшему однокашнику внимательней: сказал или нет? Его замутило.

В этом месяце Хайлик Абрамович участвовал в принятии слишком многих важных решений. И психический подъём свалившейся на его плечи ответсвенности уже раскрыл впереди черноту депрессии.

Так, наверное, чувствовал себя перед увольнением генерал Коритидес. Тот, кто ещё пару месяцев назад занимал хлебную должность куратора по неподдающемуся Югу.