Не знаю, действительно ли я в безопасности — особенно рядом с ним — или нет, но я знаю, что он в это верит. Я вижу это по тому, как он нахмурил брови, пытаясь передать, насколько сильно он это понимает. Его глаза смягчаются в мольбе, чтобы я тоже поверила.

Может быть, это будет не так сложно, как я думала… Особенно когда он так смотрит на меня.

Я отталкиваюсь от края стола, прижимаясь к его груди. Чувствую, как сбивается его дыхание. Смотрю на него сквозь ресницы и нерешительно провожу пальцем по темной щетине на его челюсти. Его веки смыкаются.

— Посмотри на меня, — шепчу я, задыхаясь. — Обещай оберегать меня, Кэш.

— Всегда, — он заправляет прядь волос мне за ухо, и я поворачиваюсь щекой к его ладони, его дыхание снова становится прерывистым.

— Поцелуй меня, — все его тело напрягается от моих слов, но затем так же быстро расслабляется. Он наклоняется, чтобы встретиться с моими губами, а затем берет мое лицо в свои ладони.

Его поцелуй обжигающий, но нежный, он просто пробегает по моим губам, словно ожидая, что я отстранюсь. Когда я не отстраняюсь, нерешительность исчезает в мгновение ока, и он рычит, впиваясь пальцами в мою шею и челюсть. Я поддаюсь его напору, отвечаю с энтузиазмом, но пассивно, позволяя ему думать, что он контролирует ситуацию.

Он вжимается в меня тазом, и я издаю тихий скулеж. Он отвечает так, как я и ожидала, погружаясь в меня с еще большим голодом, посасывая и целуя мою шею. Я резко вдыхаю, и это не только притворство. На самом деле, его очень мало.

Он хватает меня за горло. Не угрожающе, а доминирующе, отчаянно, как будто жаждет контроля, но только если я позволю.

— Продолжай издавать эти сладкие звуки, и я правда буду трахать тебя на каждом дюйме этой стойки.

— Продолжай целовать меня так, и я, возможно, позволю тебе, — его челюсть напрягается, и я понимаю, что время пришло. Он как пушинка в моих руках. Он снова целует меня, глубокими, томными движениями губ, и я обхватываю его руками, прижимаясь к нему.

Мое сердце бешено колотится, и я молюсь, чтобы он не заметил разницы между тем, что он заставляет меня чувствовать, и предвкушением того, что я собираюсь сделать.

Одна рука скользит к нему спереди, чтобы отвлечь, будто я вожусь с застежкой. Другая рука пробирается дальше назад, чтобы обхватить рукоятку пистолета, спрятанного у него на поясе.

Моя рука не дрожит, это кульминация недель стараний и еще большей душевной боли. Я выхватываю пистолет и прижимаю к его грудной клетке.

Он поднимает руки с ухмылкой.

— Черт, детка, тебе нравятся ролевые игры, да?

— Выкуси, — рычу я и поворачиваюсь так, чтобы больше не упираться в поверхность стола. Я делаю несколько шагов назад, держа пистолет крепко и уверенно обеими руками и целясь прямо в его гребаное сердце. Почему-то под дулом пистолета он выглядит более расслабленным, чем когда я просила его поцеловать меня.

Что за гребаный псих.

Я тяжело сглатываю и делаю глубокий вдох.

— Знаешь, что мне кажется невероятным? Ты даже не помнишь меня. Ты был в такой кровавой ярости, что я стала несущественной деталью на заднем плане. Момент, который преследует меня мучительными кошмарами и постоянным чувством вины, а ты даже не запомнил.

— Тебе придется быть более конкретной. Я сделал много вещей, которые подходят под это описание, — его глаза холодные и жесткие, совсем не похожие на ту мягкость, которая была секунд минут назад.

— Ты можешь запутать или подкупить полицию, или еще что-нибудь, но меня ты не обманешь, Кэш. Я знаю, что видела, и я видела, как ты убил мою лучшую подругу.

На его лице мелькает замешательство, а затем понимание.

— Русскую.

— Бет! Ее звали Бет, а ты зарезал ее, как гребаное животное! — кричу я, и мой голос напряжен из-за постоянной боли, которую причинила та ночь.

Он говорит так спокойно, что это настораживает.

— А как тебя зовут, куишле?

— Что?

— Как тебя зовут? Точно не Аманда Джонс, — мой рот открывается, и по позвоночнику пробегают мурашки. Внезапно пистолет кажется слишком тяжелым, и я пытаюсь удержать руки поднятыми.

— Харлоу.

— Харлоу, — гладко и чувственно, как будто он катает это слово на языке, пробуя его на вкус. — Харлоу, почему ты устроилась на работу в мой ресторан, влезла в мою жизнь? Почему не обратилась в полицию?

Недели разочарования бурлят во мне, как вулкан.

— Потому что они ничего не делали! Я видела тебя той ночью, а потом увидела в «Логове». Я, блять, видела тебя, а они ничего не сделали. Так что я должна была попытаться сама.

Он понимающе кивает.

— Ты хочешь что-то сделать? — я так удивлена тем, что он положил свою руку на пистолет, даже не отстранился. Медленно он поднимает ствол к своему виску, моя рука все еще крепко держится за рукоятку под его рукой, палец лежит на спусковом крючке. Его глаза цепко держатся за мои, и он сильнее прижимает пистолет к своей голове. — Ну давай.

Кэш

Это не первый раз, когда к моей голове приставлен пистолет, и я могу сказать, что она — Харлоу — боится больше, чем я. Это, само собой разумеется, поскольку я совсем не напуган. Ее рука дрожит, и все, что я хочу сделать в этот момент — и делать так до конца своей гребаной жизни — унять эту дрожь. Прогнать ее фобии, уничтожить внутренних монстров, унять все ее страхи.

Только вот сейчас — я самый главный монстр для нее.

Если пуля в моей голове облегчит ее боль, я сделаю это сам. Без колебаний. Но этого не произойдет, потому что я не тот, кого она ищет. Убийца ли я? Да, конечно. Но не тот, за кем она охотится.

— Ты поверишь мне, если я скажу, что меня подставили? — ее голубые глаза мерцают, она так старается показать силу и убежденность, но это лишь мираж. Держу пари, что она впервые держит в руках оружие, не говоря уже об угрозах расправы.

— Зачем кому-то подставлять тебя? Я уверена, что на тебе много грехов.

— Месть, возмездие, деньги, развязать войну… но сейчас это не имеет значения. Важно, чтобы ты поверила. Полагаю, это ты дала полиции описание моей татуировки, верно? — она кивает, и меня радует замедление ее беспокойного дыхания. — Хорошо, тогда ты должна знать, что мое алиби на время убийства подтвердилось…

И тут же она снова злится, от разочарования ее щеки становятся розовыми.

— Ты какой-то босс мафии…

— Эй, я ирландец, а не гребаный итальянец…

— Еще раз перебьешь меня, и, клянусь Богом, я всажу тебе пулю в башку, — я сдерживаю ухмылку и задаюсь вопросом, будет ли считаться «перебиванием» поцелуй. — Независимо от этого, я уверена, что придумать фальшивое алиби не составит труда для такого человека, как ты. Держу пари, что половина полиции уже у тебя на крючке, — она возмущенно хмыкает, и не думаю, что сейчас самое подходящее время говорить ей, что не половина, а скорее, три четвертых — и это, не считая всех остальных ветвей власти.

— Ты права, — она дважды моргает, словно не может поверить в признание. — Я успешно придумал и использовал ложных алиби, не сосчитать сколько раз. Но клянусь, это невозможно подделать. Могу показать тебе, если хочешь?

Ее ноздри раздуваются, словно она пытается понять, не является ли это уловкой.

— Можешь оставить пистолет у себя, пока не убедишься.

— Хорошо, — она прикусывает губу, пытаясь выглядеть жесткой, но добивается успеха только в том, что мой член становится еще тверже.

Я опускаю пистолет на середину грудины, ее рука все еще под моей. Смотрю ей в глаза — впитывая их потрясающую глубину — пока извлекаю из пистолета магазин и кладу его на стойку. Хочу, чтобы она чувствовала себя в безопасности, но нельзя, чтобы она поранилась, а меньше патронов — меньше шансов, что это произойдет.