Иногда я резко останавливаюсь, чтобы посмотреть, как она замирает на месте, ныряет за столб или достает свой телефон совершенно без причины. Мой член болит от желания узнать, как она пахнет, какова на вкус. Кричит ли она раскованно и дико, когда трахается, или подавляет сладкие, маленькие стоны, пока не сорвется? Вот о чем я думаю, когда засыпаю и просыпаюсь, и каждую вторую гребаную минуту дня. Она. Везде она.

Я не из тех, кто делает что-то наполовину. Я выполняю все свои дела на полную, всем оружием, которое есть в моем арсенале. Именно поэтому смог занять место отца в двадцать четыре года и за последнее десятилетие увеличить его и без того впечатляющую империю в четыре раза. Когда я на что-то решаюсь, это проникает в мою кровь, становится частью меня.

И сейчас она — всепоглощающий вирус, опустошающий меня изнутри.

И мне нужно чертово облегчение.

— Стелла, — я поворачиваюсь на стуле, чтобы поговорить с девушкой, сидящей на диване в моем кабинете.

Она поднимает глаза от телефона, но остается сидеть, закинув одну руку за голову и положив ноги на подлокотник. Она — единственный человек, кто может с обувью залазить на мой диван.

— Да, босс.

— Почему-то, когда ты так говоришь, кажется, что ты насмехаешься надо мной. Знаешь, большинство людей смотрят на меня с уважением.

— Это потому, что я над тобой насмехаюсь. Так в чем дело?

Я смеюсь, потому что, любому на ее месте, я бы отрезал язык. А она знает, что говорить подобное дерьмо можно только в уединении моего офиса. Стелла была моим первым сотрудником, когда я пришел на работу, и, хотя я не верю в дружбу, в ином случае, она была бы моей лучшей подругой. Мне лишь несколько раз удавалось вытащить ее на стрельбище, и она отказывается носить оружие на работе, но теоретически я доверяю ей свою жизнь.

— Я хочу, чтобы ты наняла новую официантку. Вывеси объявление и принеси мне все заявки до собеседования.

— У нас и так слишком много персонала, — она спускает ноги вниз и опирается локтями на колени. — Люди будут злиться, если их часы еще больше сократят.

— Повысь им почасовую оплату на двадцать процентов, — она делает лицо, которое говорит мне: «Так-то лучше». — Хорошо. Распечатай листовку сейчас, но не вывешивай, пока я тебе не позвоню.

Она откидывается назад и сужает свои темно-карие глаза. Я знаю, что буду ненавидеть все, что она скажет дальше.

— Кто она?

Нет смысла отрицать. Стелла понимает меня лучше, чем кто-либо другой. Кроме Финна, у него какие-то странные экстрасенсорные способности, клянусь. И последнее, чего я хочу, это чтобы она начала дразнить о моей влюбленности.

— Без понятия. Думаю, узнаем, когда она подаст заявление.

— Хочешь сказать, ты ее еще не преследовал? — это заставляет меня сухо усмехнуться, меня самого забавляет ирония.

Странное трепещущее чувство внизу живота — которое, как я начинаю понимать, на самом деле является метафорическими бабочками — возникает снова. Я знаю это, потому что погуглил, дабы убедиться, что не заболел.

— Вообще-то, это она меня преследует.

***

— Оставьте себе сдачу, — я кладу купюру на прилавок и наблюдаю, как глаза паренька, работающего в кафе-мороженом, расширяются и нервно мечутся между мной и купюрой, когда он понимает, что это Бенджамин⁶. — И скажи красотке, которая сейчас зайдет и сделает заказ, что у тебя закончились стаканчики. Проследи, чтобы она заказала рожок.

— Будет сделано, сэр, — он убирает деньги с прилавка в то же время, когда колокольчики над дверью звенят, и она входит. Обычно дверные колокольчики раздражают меня до чертиков, но сегодня это такой прекрасный звук, заставляющий плакать гребаные небеса.

В джинсовой кепке, низко надвинутой на лицо, она рассматривает вкусы, стоя ко мне спиной. Интересно, она вообще читает эти маленькие этикетки? Ее сердце колотится так же, как мое, она тоже слишком отвлечена моей близостью, чтобы нормально читать?

Интересно, чувствует ли она, как мой взгляд пробегает по ее коже так, как я жажду сделать это зубами? Ее бедра выставлены напоказ в джинсовых обрезанных шортах. От целлюлитных ямочек на коже чуть ниже ее задницы, мой член набухает.

— Эй, че творишь, — Роан шлепает меня по руке. Мое клубничное мороженое растеклось по руке и стекает в розовую лужицу на столе.

— Подай гребаную салфетку, — я подталкиваю его в ответ. Он резко вздыхает, но отталкивается от своего места. Я смотрю, как она идет обратно тем же путем, что и пришла, и садится на место у окна. Умно занять столик, ближайший к двери. Глупо, что она сидит спиной к окну. Хотя еще глупее было бы сесть спиной к нам.

Я понял, что она не заинтересована в сексе со мной… пока что. В любом случае, не по этой причине она ходит за мной хвостом. Нет, она хочет держать дистанцию. Ее больше интересует, что я делаю, а не кто я. Мое главное предположение — она думает, что я убил кого-то из ее близких. Отца, брата, парня… праведный гнев обжигает мою кожу при мысли о том, что к ней прикасался другой мужчина. Я радостно надеюсь, что это мертв. Потому что она еще не знает этого, но она стала моей в тот момент, когда пролила кофе.

И я дал ей возможность, перед которой она не смогла устоять. Все четыре брата Фокс. Если она преследует меня ради мести, уверен, что она подумывает о том, как бы напасть на одного из нас. Если люди что-то и знают о Лисах, так это то, что мы чертовски дикие, когда дело касается семьи.

И если честно, я чертовски хотел увидеть, как ее пухлые, розовые губы обхватывают рожок мороженого. Хотел понаблюдать, как двигается ее язык, вылизывая холодное лакомство. Сегодня утром в душе я кончил сильнее, чем за последние месяцы, от одной только фантазии.

И, черт возьми, реальность не разочаровала. У меня чешутся пальцы, чтобы сорвать солнцезащитные очки, дабы получить совершенно беспрепятственный вид.

Когда мы встаем, чтобы уйти, мне приходится почти откусить себе язык, чтобы не встать со стояком.

Часть меня хочет, чтобы она увидела, что делает со мной. Чтобы она представила, как член, стягивающий мои джинсы, натягивает ее киску, растягивает ее, заполняет, трахает так сильно и глубоко, что она никогда не сможет забыть ощущения.

Когда я нахожусь в полуквартале от «Логова», звоню Стелле и говорю, чтобы она вывесила листовку.

Харлоу

Я сажусь в кресло стилиста и когда она надевает на меня черную накидку, спрашивает:

— Что желаете?

— Темный, темно-коричневый. Сделайте меня другим человеком.

Несколько часов спустя я смотрю на свое новое отражение.

В каком-то пошлом, клишированном смысле это кажется правильным. Люди кардинально меняют прическу в переломные моменты своей жизни, верно? И если то, что я запланировала, не считается переломным моментом, то не знаю, что, черт возьми, поломает.

— Что думаете? — парикмахер встряхивает кудри, которые она сделала из моих волос. Натуральный русый цвет исчез, и вместо него под интенсивным студийным освещением засиял глубокий коричневый, как эспрессо.

Похоже, существует взаимосвязь между темными брюнетками и Кэшем Фоксом. Если я хочу приблизиться к нему, нужно сыграть эту роль. Мои губы кривятся в непроизвольной усмешке, когда я думаю о том, что когда-нибудь посмотрю на него так, как та женщина возле его квартиры.

Стилист с нетерпением смотрит на меня через зеркало, и я выпрямляю лицо.

— Идеально.

Итак, первый шаг завершен.

Теперь официальное преображение. Пора нанести визит Кевину.

Наши с Кевином мамы вместе проходили ординатуру и открыли свою собственную клинику. Мы росли вместе, и он всего на несколько лет младше меня. Поскольку я была единственным ребенком, он мне как младший брат. Я редко с ним вижусь — сейчас у нас гораздо меньше общего, чем тогда, когда мы играли с игрушечными динозаврами и монстр-траками.