Тем не менее, Вестчестер оставался клубным местом. Большая часть общественной жизни вращалась вокруг его клубов, а гольф и теннис были его символами — здесь было проложено первое в Америке поле для гольфа. Хотя было много клубов, которые не принимали в свои ряды евреев, еврейских клубов было почти столько же, причем многие из них были весьма роскошными. Даже огромный, блестящий Westchester Country Club, где преобладает римско-католический климат, в тяжелые финансовые времена Депрессии принял несколько еврейских семей, и после того, как барьер был преодолен, его было трудно поставить снова. Одна из привлекательных сторон Вестчестера заключалась в том, что он представлялся районом, где евреи и христиане могут приятно и комфортно жить бок о бок. Например, в городе Скарсдейл к началу 1950-х гг. население примерно поровну делилось на евреев и христиан, а сам Скарсдейл считался прототипом высококлассного пригорода Нью-Йорка.
Еще одной привлекательной чертой Вестчестера была репутация отличной системы государственного школьного образования. Средняя школа Скарсдейла могла похвастаться успеваемостью, не уступающей таким лучшим школам-пансионам Новой Англии, как Эксетер и Андовер, и регулярно направляла своих выпускников в ведущие колледжи «Лиги плюща» и «Семи сестер».
В послевоенные годы также наблюдалось переселение евреев в ближайшие пригороды Лонг-Айленда. И в этом случае «золотой берег» северного побережья округа Нассау с его высокими обрывами, с которых открывается вид на Лонг-Айленд-Саунд, был захвачен христианскими богачами (хотя Отто Кан, немецкий еврей, имел большое поместье в Колд-Спринг-Харборе). Однако на более ровных участках южного берега, особенно в районе гавани Хьюлетт, имелась привлекательная недвижимость. Пять городов — Хьюлетт, Сидархерст, Вудмир, Лоренс и Инвуд — стали уютным анклавом для новых еврейских денег. Те, кто начинал свою жизнь в Нижнем Ист-Сайде и проходил через Гранд-Конкурс, как правило, продолжали свой путь на север, в округ Вестчестер. Другие выходцы из Нижнего Ист-Сайда, перебравшиеся в Бруклин, тяготели дальше на восток острова, в Пять городов.
Сегодня многие американские евреи, переехавшие в еще более престижные места, вспоминают уютные послевоенные времена «Пяти городов» с горько-сладкой ностальгией. Для детей взросление в «Пяти городах» было совершенно особенным. Казалось, все знали почти всех, родители детей ходили друг к другу в гости. Соседство и близость были как в Нижнем Ист-Сайде, только с деревьями, газонами, садами, иногда бассейном, чистыми тротуарами и тихими, хорошо охраняемыми улицами. Вместо пожарной лестницы — внутренний дворик. Некоторые жители «пяти городов» жили в квартирах, но каждая семья, которая могла себе это позволить, хотела иметь свой собственный дом, свой кусочек Америки.
Архитектурные стили пяти городов тщательно соответствовали тем, которые предпочитало христианское большинство — аккуратные колониальные дома, георгианские дома из красного кирпича, тюдоры с открытыми балками — немного Маунт-Вернона здесь, немного Нантакета там, и немного старой Англии впридачу. Мало что в Пяти Городах было построено в испанском, итальянском или французском стиле, не было ничего восточного, мавританского или, Бог знает, русского. И все же в жизни Пяти Городов было что-то такое, что сковывало и изолировало, ощущение физической и эмоциональной обособленности: ты находишься прямо в русле нью-йоркской жизни, и в то же время как-то отрезан от нее. Хотя район не был отделен стенами, невидимый барьер гетто ощущался за ухоженными кустами, хорошо оформленными витринами и новенькими трехколесными велосипедами. Этот район, расположенный не на главной ветке железной дороги Лонг-Айленда, а на ветке Рокавей, называли «полуостровом», потому что это был тупик — не по дороге куда-либо, а по месту назначения. Писательница Сью Кауфман, выросшая в Лоуренсе, сжимала кулаки от досады, когда ей напоминали о «Пяти городах». Для нее это был удушающий опыт. Она называла эти города «золотым гетто».
Но другие вспоминают об особой уединенности городов. «Будьте вежливы, но отстранены от соседей», — советовала своим детям одна мама. А еще — это берег моря, близость к природе, Атлантический океан и, как считалось, благотворное влияние «хорошего морского воздуха». Нельзя сказать, что «Пять городов» представляли собой абсолютно однородное сообщество. Напротив, между различными поселками существовали заметные различия. В Хьюлетте, например, евреи были в меньшинстве, и, по крайней мере, в одном из районов Лоуренса их проживание было ограничено. В Вудмире проживало значительное немецко-еврейское население, и восточному европейцу было трудно стать членом таких немецко-еврейских клубов, как Inwood Beach Club. И все же из всех пяти общин Вудмир обладал наибольшим статусом.
В Сидархерсте и Лоуренсе соотношение между немцами и русскими было более равным, и, хотя данные переписи населения не показывают таких различий, в Лоуренсе, вероятно, было больше русских, чем немцев — по крайней мере, те, кто помнит ситуацию, считали именно так. И все же и в пляжном клубе Лоуренса, и в пляжном клубе Атлантики существовали ограничения для евреев.
Инвуд имел наименьший социальный статус из всех пяти общин. Именно в Инвуде, а также в некоторых районах Сидархерста и Лоренса — буквально по ту сторону железнодорожных путей Long Island Rail Road — жили шварцы, или негры, которые помогали по хозяйству более обеспеченным людям. Также в Инвуде проживало множество итальянских семей и ирландских, многие из которых изначально приехали на строительство железной дороги, а затем остались работать в качестве прислуги, садовников, строителей, плотников и маляров. Некоторые районы Инвуда действительно считались опасными, и еврейских детей предупреждали, чтобы они не гуляли в темное время суток по черному району «Сахарный холм». Тем не менее, Инвуд был неотъемлемой пятой частью остальных четырех городов. Это были кварталы для слуг.
Скрепляла это маленькое скопление поселков, придавая им ощущение особости и клубности, частная дневная школа Woodmere Academy. Несмотря на то, что в «Пяти городах» были отличные государственные школы, в период своего академического расцвета в конце 1940-х годов Woodmere Academy была приравнена к подготовительным школам Новой Англии, а ее школьный дух считался выдающимся. Выпускники Вудмира отправлялись в Гарвард, Принстон и Колумбийский университет, где сыновья портных, ставших фабрикантами одежды, учились на юристов, врачей и инженеров. Если этнический состав Woodmere Academy казался более восточноевропейским, чем немецким, то, возможно, это объяснялось тем, что родители-иммигранты были особенно амбициозны в отношении своих детей и не соглашались на меньшее, чем академическое образование. То, что в 1920-х годах означал Городской колледж, в 1940-х годах означала Академия Вудмир. Принятие в Вудмир было очень престижным, и в результате школа стала снобистской и клановой, что в немалой степени способствовало возникновению ощущения замкнутости «Пяти городов». В Вудмире они становились нами, а остальные — просто остальными.
Самое главное, когда человек переезжал из одного из пяти районов Нью-Йорка в один из Пяти городов на Лонг-Айленде, это казалось воплощением американской мечты — ведь что символизировало американскую мечту после войны лучше, чем пригороды? Собственный дом, неслыханный в старой стране, с этим чудесным капиталистическим изобретением — ипотекой; автомобиль; прислуга; прекрасная частная школа; загородный клуб — чего не хватало? Пожалуй, только чувства истории. Бизнесмены «Пяти городов», собиравшиеся каждое утро на пригородных платформах Long Island Rail Road, занимались разными делами, но главным занятием «Пяти городов», похоже, было стирание памяти. «Пять городов» были местом, где можно было забыть о прошлом толкачей, и хотя на самом деле оно не могло быть забыто, его погружали как можно глубже в сознании. Именно обыденность, повседневность этого места, казалось, так резко контрастировала с той борьбой, которая была затрачена на то, чтобы добраться до него. Только старые бабушки и дедушки, живущие в гостевых комнатах с красивыми обоями, удобными креслами и радиоприемниками, могли рассказать, как это было и что все это значило, но дети были слишком заняты, чтобы слушать. А когда дети спрашивали у бабушек и дедушек, каково им было расти в Нижнем Ист-Сайде или в России, те отвечали: «Не спрашивайте!».
