Чем еще, кроме беспокойства, можно объяснить очевидную двойственность личности такого человека, как, скажем, Сэмюэль Бронфман, который вне своего непосредственного бизнеса выглядит застенчивым, интровертным, потерянным и беспокойным малым, а в своем офисе — настоящим адом? Если Мейер Лански был Маленьким Цезарем преступного мира, то Бронфман был Маленьким Цезарем ликеро-водочных изделий. О его вспыльчивости ходили легенды. Для него пришлось установить специально укрепленный телефонный аппарат, так как он имел привычку, когда слышал что-то, что ему не нравилось или чему не верилось, сначала отводить трубку от уха, рычать на нее, как разъяренная дикая кошка, а затем с такой силой швырять ее в подставку, что разбивалось множество обычных аппаратов. Нередко он швырял телефон через всю комнату или в посетителя, выдергивая при этом шнур из стены. Однажды он швырнул тяжелое пресс-папье в сотрудника, который успел увернуться, и только металлическая створка не позволила предмету вылететь через окно на оживленную улицу. Пытаясь сгладить этот инцидент, сотрудники компании подготовили табличку, отмечающую место падения пресс-папье, в тоскливой надежде, что подобная выходка больше не повторится.
У него была привычка неожиданно врываться в кабинеты своих сотрудников с вопросами, на которые он требовал немедленных ответов. Горе тому, кто не знал ответа или, что еще хуже, делал вид, что знал, и пытался притвориться. Мистер Сэм обладал внушительным словарным запасом ругательств, и когда он приходил в ярость, то нанизывал эпитеты так, что «сукин сын» превращался в «этого паршивого, никчемного сукина сына». Один из руководителей Seagram сравнил его характер с характером тигра, но более точной была бы аналогия с акулой-людоедом. После одной особенно бурной вспышки на обеденном собрании Сэм начал швырять еду, а в конце концов свою тарелку и всю посуду, которая была на виду, в осатаневшего сотрудника, а затем уволил всех присутствующих в комнате. Позже его спросили, не стоит ли беспокоиться, не приведет ли его истерика к язве. Он прорычал в ответ: «Я не болею язвой. Я их причиняю». Он был прав.
Не будучи противником кумовства, он принял на работу в свою компанию нескольких членов своей семьи. Тем не менее, не было никаких сомнений в том, что Сэм — абсолютный хозяин. Племянник мог обращаться к брату Сэма как «дядя Аллан», но мистер Сэм всегда был «мистером Сэмом». И родственников увольняли с той же яростью, что и неродственников, если, по мнению Сэма, они не соответствовали его строгим стандартам. Он был отъявленным скупердяем, и зарплаты, которые он платил, были одними из самых низких в ликеро-водочном бизнесе, но, если кто-то жаловался, он терял работу. Сэм также неохотно раздавал титулы в награду за верную службу, и ряд ценных сотрудников, которые в другой ситуации могли бы стать вице-президентами, так и не получили этого звания в организации Бронфмана. Иногда, однако, он нехотя присваивал звание, если это означало альтернативу повышению, как это произошло с одним человеком, который спросил, не заслуживает ли он звания генерального менеджера. Сэм согласился, махнув рукой, но через несколько месяцев его уволили. «Этот чертов дурак... начал вести себя как генеральный менеджер, — объяснил Сэм. — А я и есть генеральный менеджер».
Его отношение к деньгам было, мягко говоря, своеобразным. Однажды, когда он готовил свой первый напиток за день, а это было около десяти утра, один из посетителей заметил, что газированная вода Schweppes, которую он использовал, наверняка стоила дороже виски. В ужасе Сэм позвонил своей секретарше и сказал, чтобы она больше не покупала Schweppes. «Это дорого!» — кричал он. «Тридцать пять центов за бутылку!» А ведь рядом с его офисом находилась полностью оборудованная кухня, где работал штатный повар, главной обязанностью которого было приготовление обедов для босса. Значительная часть рабочего дня Сэма была посвящена планированию полуденного приема пищи, и он долго обсуждал с секретаршей варианты меню, приправы, соусы, блюда, десерты. Свой желудок он почему-то называл «Мэри», и когда выбирал сочетание блюд, которое его устраивало, он потирал эту часть своего тела и говорил: «Мэри, сегодня ты будешь сыта!».
Он постоянно вырезал из газет и журналов купоны для экономии денег, постоянно участвовал в конкурсах с денежными призами, хотя, насколько известно, никогда ничего не выигрывал. В последние минуты рабочего дня он выключал свет в офисе, чтобы сэкономить на электричестве, хотя давал стодолларовые купюры носильщикам. Однажды во время шопинга в Нью-Йорке вместе с женой и одной из сестер Сэйди Бронфман любовался шляпкой в магазине. Шляпка стоила пятьдесят пять долларов, и Сэм сказал Сэйди, что она не может ее купить. Позже, вернувшись в свой номер в отеле, Сэм сказал Сэйди позвонить в магазин и заказать шляпку. На вопрос Сэйди, почему он передумал, он ответил: «Я не хочу, чтобы моя сестра знала, что я позволил тебе потратить такую сумму на шляпу».
И все же, несмотря на все свои промахи и тиранические замашки, мистер Сэм иногда проявлял и более мягкие стороны. Например, он очень любил поэзию Теннисона и мог по памяти цитировать ее с поразительной точностью. Кроме того, он обладал острым чувством юмора. Когда его спросили, что он считает величайшим изобретением человечества, он ответил: «Интерес!». А на вопрос, в чем, по его мнению, секрет его успеха, он ответил: «Никогда не увольняйте офисных работников!». Правда, особенно в нижних эшелонах своей организации он сформировал кадры сотрудников, готовых отдать за него жизнь.
Не меньшим деспотом была и Хелена Рубинштейн, которая, сделав свое первое состояние почти случайно в Австралии, существенно приумножив его благодаря Maisons de Beauté в Лондоне и Париже, теперь сделала Нью-Йорк своей штаб-квартирой для косметической империи, которая в 1920-е годы расширялась до ста стран. На протяжении 1920-х годов обострялась ее вражда со старшей, уже состоявшейся королевой красоты Элизабет Арден. В один прекрасный момент мадам Арден уволила весь штат продавцов Helena Rubinstein. Мадам Рубинштейн быстро приняла ответные меры и наняла бывшего мужа мисс Арден, Томаса Дж. Льюиса, на должность менеджера по продажам, заявив тогда: «Представьте себе, какие секреты он должен знать!» (Оказалось, что он знал не так уж много, и вскоре Льюис был уволен). После развода с первым мужем Хелена Рубинштейн вышла замуж за грузинского князя Арчила Гуриелли-Чкония, для которого создала линию мужских туалетных принадлежностей House of Gourielli. (По слухам, Гуриелли был бывшим парижским таксистом, но, тем не менее, он прекрасно играл в нарды, что помогло ему подняться во французском обществе. И, будучи на двадцать лет моложе Хелены Рубинштейн — никто точно не знал, поскольку ее возраст держался в таком же строгом секрете, как и возраст мисс Арден и их соответствующие формулы красоты, — он все еще оставался князем). В ответ мисс Арден вышла замуж за своего принца, князя Михаила Евланова. Хотя обе женщины никогда не были официально представлены друг другу, они часто устраивали состязания взглядов в залах модных нью-йоркских ресторанов, где метрдотели старались не сажать их слишком близко друг к другу. Отказываясь называть свою соперницу по имени, мадам Рубинштейн всегда называла Арден «другой».
Ярость мадам Рубинштейн была столь же известна, как и у Сэма Бронфмана, она всегда кричала «Тупица!». «Мерзавец!» «Ничтожный бездельник!» «Лжец!» «Обманщик!» и «Вор!» в адрес разбегающихся сотрудников своим громким, хриплым, с сильным акцентом голосом, который был слышен из одного конца офиса в другой. Новым сотрудникам старожилы советовали: «Старайтесь, чтобы она вас не заметила». Однажды новая секретарша — ко всем секретаршам работодательница властно обращалась «девочка» — искала дамскую комнату и случайно открыла дверь в помещение, где находился личный туалет мадам Рубинштейн. Раздался истошный крик, и незадачливая девушка была уволена на месте.
Даже двое ее собственных сыновей так и не научились с ней общаться — настолько сильно колебалось ее мнение о них изо дня в день. Особенно взрывоопасными были ее отношения с сыном Горацием. «Гораций — гений!» — восклицала она в один прекрасный день. «Гораций — мудак!» — заявляла она на следующий день. Но несомненно, что она была столь же проницательной, сколь и жесткой. Когда освободился тридцатикомнатный пентхаус на Парк-авеню, 625, в одном из самых роскошных зданий авеню, она захотела купить его, предложив наличные. Но ей сообщили, что совет директоров кооперативного дома не желает иметь еврейских жильцов. Поэтому Хелена Рубинштейн просто купила здание.
