Однако закон, вступивший в силу в январе 1920 г., привел к парадоксальному результату: в долгосрочной перспективе он улучшил качество спиртного, которое пили американцы. Запрет быстро заставил бутлегеров быть более осторожными и разборчивыми в том, что они продавали своим клиентам. Конечно, некоторые беспринципные продавцы могли предлагать ядовитый древесный спирт, замаскированный ароматизаторами, и называть полученную продукцию джином из терновника, но это был не самый лучший способ стимулировать повторный бизнес. Мейер Лански и его друзья вполне здраво рассудили, что не стоит распространять информацию о том, что Лански предлагает что-то, кроме настоящего. Точно так же люди, подобные Сэмюэлю Бронфману, стали гораздо тщательнее следить за тем, что они продают таким людям, как Мейер Лански. Некачественная партия виски могла привести к печальному эффекту домино, последствия которого распространялись от несчастного покупателя к местному бутлегеру, его поставщику и, наконец, производителю. На карту могут быть поставлены жизни и деньги. И вот «контроль качества» — понятие, неслыханное до 1920 г., — волей-неволей пришло в ликеро-водочный бизнес, навязанное ему «сухим законом».
Конечно, можно было играть в маленькие игры. Например, скотч, когда Лански только начинал заниматься бутлегерской торговлей, стоил ему около 25 долларов за ящик, включая накладные расходы — подкуп пограничников, наем лодок для перевозки контрабанды через Еврейское озеро, стивидоров для погрузки и разгрузки, а также складирование. Цена на бутлег-скотч составляла около 30 долл. за пятую часть, что давало Лански прибыль около 330 долл. за ящик, или 1500%. Вскоре, однако, ему удалось разработать систему, которая позволила увеличить прибыль в три раза — до 1000 долларов за ящик, или 4500 процентов.
Одна из лазеек в законе Волстеда заключалась в том, что, хотя алкоголь нельзя было продавать, врачи могли выписывать его пациентам, которым он требовался по медицинским показаниям. Поэтому медицинский спирт продолжал производиться в США совершенно легально, и сразу у многих врачей появилось огромное количество случаев, когда для поддержания здоровья пациента требовались ежедневные дозы алкоголя. В каждом крупном американском городе имелся хотя бы один лицензированный государством производитель медицинских спиртных напитков, и Лански со своей группой начал скупать эти компании. Позже Лански признавался, что иногда приходилось применять тактику «силового давления», делая «предложения, от которых невозможно отказаться», но в основном лицензированные производители охотно соглашались на новых партнеров, когда им сообщали о впечатляющих сверхприбылях, на которые они могли рассчитывать.
Система работала следующим образом: каждую кварту нелегально ввезенного шотландского виски смешивали примерно с двумя квартами недорогого, легального и дешевого спирта-сырца. Затем в полученную смесь добавлялись красители, которые придавали ей нужный оттенок. Лански нанял профессиональных химиков и дегустаторов, чтобы убедиться, что конечный вкус виски неотличим от настоящего. Очевидно, что смесь должна была продаваться в бутылках с этикетками, похожими на шотландские, поэтому Лански купил производителей бутылок и типографии, которые изготовили характерные формы бутылок и этикетки Johnnie Walker, Haig and Haig Pinch, Dewar's и т. д., которые были почти идеальными факсимиле. В процессе превращения одной бутылки настоящего шотландского виски в три бутылки поддельной шотландско-спиртовой смеси Лански вскоре занялся риэлтерским бизнесом, поскольку необходимо было также приобрести склады для хранения своих огромных запасов. По оценкам, в разгар сухого закона шестнадцать миллионов галлонов легально произведенного алкоголя использовались для изготовления сорока восьми миллионов галлонов виски «а-ля Мейер Лански».
О Лански часто говорили, что, если бы он выбрал более законное предприятие, он мог бы, обладая деловым гением, возглавить компанию General Motors. В 1925 году сам Лански хвастался, что его бизнес, возможно, больше, чем у Генри Форда, и, возможно, он был прав.
К середине 1920-х годов его доходы были огромны, но вместе с тем росли и расходы. Примерно сто тысяч долларов в неделю — или более пяти миллионов долларов в год — уходило на взятки и «подмазки» городским чиновникам, а также на другие формы защиты. Только в Нью-Йорке взятки полицейским составляли десять тысяч долларов в неделю и выплачивались по всей линии — от капитанов участков до патрульных. Тем не менее, Лански и его партнеры делили между собой чистый доход в размере более четырех миллионов долларов в год, в то время как соблюдение запрета по закону оставалось за кадром. За полтора десятилетия действия запрета федеральные агенты арестовали 577 тыс. подозреваемых в совершении преступлений, конфисковали более миллиарда галлонов бутлегерского спиртного, изъяли 45 тыс. автомобилей и 1300 лодок, предположительно участвовавших в незаконной торговле. И все же помощник министра финансов США Линкольн К. Эндрюс, отвечавший за исполнение закона Волстеда, подсчитал, что удается пресечь менее пяти процентов оборота спиртных напитков. Если посмотреть с другой стороны, то бутлегерство стало самым рентабельным бизнесом в мире.
В 1925 году у Лански возникла еще одна идея для получения денег. Его постоянно тянуло вернуться к своей первой любви — азартным играм, и теперь, хотя он всегда предпочитал иметь дело с состоятельными клиентами, у него возникла идея заработать на бедных. Эта идея пришла ему в голову в шикарном клубе Beverly Hills Supper Club, расположенном недалеко от Ньюпорта, штат Кентукки, — небольшого города, расположенного на берегу реки Огайо рядом с Цинциннати. Ньюпорт, которому благоволило свободолюбивое и подкупаемое городское правительство, превратил Цинциннати в нечто вроде туристического аттракциона, настолько близко он находился к месту, где открыто работали нелегальные игорные салоны, а чопорный и правильный Цинциннати смотрел на это сквозь пальцы. Наблюдая за тем, как официанты в белых халатах и крупье в черных костюмах в «Беверли Хиллз» обслуживают своих раскрученных клиентов, Лански вслух задавался вопросом, нельзя ли предложить такое же удовольствие от азартных игр тем, кто находится на другом конце экономической шкалы. В Италии, отметил он, и других латинских странах существуют национальные лотереи. У ирландцев есть тотализатор. Во всех этих играх за несколько пенни в день рабочий мог рискнуть выиграть огромный банк. Поначалу, когда Лански объяснил, что речь идет о ставках на копейки, его компаньоны отнеслись к этому скептически. Но чем больше он рассказывал о своей идее, тем больше их внимание привлекали машины. Они с Лаки Лучано просидели всю ночь, прорабатывая детали.
Идея была проста. Каждый день клиент должен был покупать трехзначный номер — от 000 до 999. Выигрышное число получалось из якобы не поддающегося проверке источника, который публиковался во всех газетах: например, последние три цифры общего объема продаж на Нью-Йоркской фондовой бирже или суммы ставок на том или ином ипподроме. Таким образом, ни один проигравший не сможет заявить, что его обманули. Выигрышный номер оплачивался с коэффициентом шестьсот к одному, что делало его привлекательным, а поскольку реальная вероятность выигрыша была меньше, чем один к тысяче, прибыль могла быть огромной. Так была изобретена игра в числа, или игра в политику. Лански предложил ввести эту игру в Гарлеме, куда после войны в поисках лучшей работы переехало множество бедных южных негров. Игра сразу же стала хитом в Гарлеме, чем и остается по сей день, а затем ее стали быстро внедрять и в других городских гетто — Кливленде, Детройте, Чикаго и т. д. и т. п.
Как будто таких схем было недостаточно, Лански также разработал то, что он язвительно называл «мой прачечный бизнес». И снова все было до гениальности просто. С доходов от незаконных операций снимались деньги и переправлялись в Швейцарию, где анонимно зачислялись на пронумерованные счета. Затем Лански договаривался о том, чтобы некоторые из его законных предприятий — риэлтерские, складские и т. д. — брали эти деньги в долг. Проценты по этим вполне законным займам перечислялись обратно в карманы Лански и компании. Кроме того, выплата процентов по этим займам являлась налоговым вычетом. По словам Лаки Лучано, «это было похоже на то, как если бы у нас был печатный станок для денег».
