Долго возился – делал корзину из лиан местных и постромки, хотя вроде бы с одной стороны торопиться некуда было, но терзало меня предчувствие очень нехорошее. Шушукаются что-то местные за спиной, замышляют недоброе. И этот главный их – Ноор-Туми как раз и верховодит. И вот, когда я уже и дату примерную пробного пуска определил, узнал случайно, что решили местные, что я Шайтанскую Машину мастерю, которая тургу на Пристанище наведёт, порчу, значит, по ихнему. Разубеждать бесполезно, по опыту знаю. Поэтому тут двух вариантов быть не могло – шар я свой круглосуточно охранять не мог, а стоит мне уснуть, не сегодня-завтра утащат, сожгут и всё переломают. И оставалась у меня ровно полтора дня – завтра к вечеру заявили собрание собирать – там мне и объявят обо всём. Да и косвенно мне и Марьянка дала об этом знать – Мать ей строго-настрого запретила ко мне ходить ближайшие дни. Та, конечно, сбежала, но глазками беспокойно всё время по сторонам зыркала и ушла раньше обычного. Только и успели договориться, чтобы она свои игрушки взяла, травы лечебной побольше, из съестного чего и приходила ко мне завтра сразу как колодовцы отсвистят.

Аборигены хотя и глупые совсем, но друг за дружку горло перегрызут. Это у них как стадный инстинкт.

Как-то видел я, как небольшой и неповоротливый волчик, забредший из Леса, соседского пацана за ногу укусил. Тот, когда заверещал от страха, пол-Пристанищавоинов сбежалось хищника убивать – а убивают они жутко – во-первых, кровожадные, как первобытные, во-вторых, силы неимоверной просто, разорвали его в клочья, вот и вся недолга. Без суда и следствия, так сказать. Я-то случайно эту казнь увидел, поплохело мне сразу, я к таким делам непривычный. Очень уж они за свое Пристанище держатся и особенно за детей.

Я старался совсем не думать, чтобы со мной сделалось через пять секунд, если бы кто-то из них узнал, что я с их Марьянкой замышляю… И не буду думать… Только себя накручивать.

7.

Нет, никак не понимает Марьянка очень многих вещей. Почему небо вдалеке перед ночью вначале синеет, потом как бы пеленой серой подёргивается, а потом уже сумерки наступают. И почему они каждый день? Или зачем вот взрослые детей за собой постоянно таскают, скучно же ведь. Марьянка-то всегда ускользнуть норовит, у дороги посидеть, про Пиратов подумать. Мать тоже её! Не понимает Марьянка, для чего она всю эту работу делает, когда из детей у неё всего одна Марьянка и есть. А та пока отвар из хлюща приготовит, пока суп заправит, вся уже и ухайдакалась. Наварит супу столько, словно у неё пять таких Марьянок рядом за подол держатся. Прокисает потом всё. Вот глядит сейчас Марьянка, как Мать морщики сушёные нанизывает и не понимает, зачем им столько? Мать то, заметила, что притихла дочка, посмотрела на неё, Марьянка даже отвернулась. Такой бесконечно усталый взгляд у Мамки был. Никогда она так на неё не смотрела раньше.

Листов фуржеи у Марьянки много припасено. Несколько штук она всегда с собой в подсумке таскала, чтобы быстро можно достать и подышать, ну теперь раз Чудик сказал, так она почти весь свой запас туда сложила. Марьянка ответственная! Раз надо, значит надо. С игрушками проще – завернула их в тряпочку, узелок совсем небольшой и лёгкий получился. Долго гадала, что можно из еды взять для путешествия. Всё-таки на мучных лепёшках остановилась – и сытные, и удобно складывать. Взяла полдюжины.

И тут ей весело, почему-то стало. Представила, как вернётся, и малышня рты пооткрывает от её рассказов. Про Пиратов и про всё остальное. И Матери Марьянка тоже расскажет, хоть и дуется на неё, что та всё время сердитая ходит. Вот удивятся все, что Марьянка в путешествие ездила. Может ещё и гостинцев им оттуда привезёт.

Не зря всё-таки она в Чудике хорошего человека рассмотрела. Хоть и нездешний он совсем, и на человека-то, прямо скажем, мало похож.

Марьянка дождалась, пока Мать пошла к опушке ломать сухостой, подхватила заранее заготовленный скарб, выбралась из норы и бегом кинулась в сторону Чудиковского жилища.

8.

Подготовил я всё, конечно, в темноте, ночью. Пришлось четыре раза бегать туда-сюда на утёс. Запарился капитально. Но теперь к рассвету всё было готово. Ветер дул просто отличный. Именно такой, который нужен. Сильный, равномерный, без резких порывов. Очень вот только во мне свербела мыслишка, что не всё я учёл в своих расчётах, проверить то на практике я не успел. Как бы не превратился мой небезупречный план в полный и окончательный провал. Второго шанса у меня уже не будет.

Странно, но страха я не чувствовал, наоборот, какая-то ясность в голове появилась, звон какой-то. Не знаю, словно перед прыжком с вышки в воду. Замирает душа в предвкушении будущего восторга. Гибельного, но всё-таки восторга, а не ужаса перед возможной смертью. Спать я вовсе не стал ложиться. Зачем? Чтобы ещё раз сон увидеть?

Не хочу.

Подружка моя не подвела, припылила вовремя, глазёнками посверкивает. Серьёзная такая. Щемит сердце у меня, когда смотрю на неё. Так же как в этом прилипчивом сне, сжимается всё.

Вздохнул я поглубже, прогоняя всякую рефлексию и двинулись мы с ней наверх, к шару, по извилистой тропинке, слабо угадывающейся под ногами в предрассветных сумерках.

Понятно, когда Марьянка увидела надутый шар – обомлела вся. Стоит, глазами хлопает, слова вымолвить не может.

Вот это, говорю, и есть наше с тобой транспортное средство. Видишь, вон в ту корзину сядем с тобой, горелку посильнее откроем и канат отвяжем. Хотя, что я объясняю ей – не понимает же всё равно. Ну, говорю, полетим сейчас с тобой по небу, как облако.

Молчала, молчала, потом спрашивает, а куда полетим? К пиратам?

Я говорю, тут уж как повезёт.

И такой восторг у неё в глазах.

Эх.

Появился откуда-то махалов, сделал круг над нами, спикировал вниз и сел на камень, крылья сложил. Сидит, смотрит на нас.

Марьянка руками замахала на него, не любят их здесь – примета плохая.

Я её оттащил от птицы, сунул в корзину, погрузил провизию, сам залез кое-как неуклюже. И кольнуло меня беспокойство: как-то просел от моего веса вниз шар, хотя вроде бы сразу же и выправился обратно. Я горелку отвинтил на максимум, подождал немного, осмотрелся…

Ну вот. Не зря меня предчувствие жгло.

Они были ещё далеко, но приближались огромными прыжками. То ли Мать Марьянкина подняла тревогу, то ли просто кто-то хватился или заметил.

Несколько воинов-охотников в полной амуниции, а впереди всех Ноор-Туми, собственной персоной. Я даже видел, как перекатываются при прыжках бугристые узловатые мышцы на его руках. Они передвигались почти на четвереньках, словно бы одновременно отталкиваясь четырьмя конечностями, как на пружинах. Не оставалось никаких сомнений, что они настроены крайне решительно – церемониться со мной точно не будут.

Они, разумеется, называли себя людьми, но, по сути, были полуживотными. Они могли разговаривать, устраивать быт, носить одежду, организовать некое подобие социума, но очень многое и в облике, и в повадках у них проскальзывало звериное, дикое. И ходили они часто на четырёх конечностях, и когти могли выпустить длинные и острые, да и пушком, как шерстью были покрыты почти полностью. Что тут случилось, я даже не мог представить – то ли мутация какая, то ли просто вырождение. Кто знает? Не удивительно, что я выглядел среди них чужаком – странным, ни на что не похожим экспонатом местной кунсткамеры.

Я начал отвязывать канат. Руки тряслись, я никак не мог справиться с узлом.

Воины приближались, я спиной ощущал прорывающуюся с их стороны злобу и ярость.

Узел, наконец, поддался. Я отпустил верёвку и замер.

Ничего не произошло. Наша корзина осталась на том же уровне. То, чего я опасался, всё же случилось. Общий вес оказался слишком большим. Хоть нас и не сносило ветром в сторону (для этого следовало подняться выше, над скалой на утёсе), но подъёмной силы хватило только на то, чтобы держать корзину где-то в метре от земли. А начать движение вверх мы никак не могли.