Артемию причудилось, что он начал засыпать. Видимо, сказалась долгая волнительная дорога, да и последний пеший переход отнял очень много сил.
«У-у-у-у…» – донесло до него сквозь дремоту. Он разомкнул веки, бессмысленно моргая, и пытаясь сосредоточиться.
«Ауу-у-у-у…» – снова услышал он и, осознав это, резко привстал на локте, осматривая окружающую его стену леса.
«Ау!» – теперь звук донёсся до него совсем уж отчётливо.
«Женщина?» – недоумённо мелькнуло у Артемия. Он помедлил секунду, потом порывисто вскочил на ноги и нерешительно посеменил нетвёрдой трусцой в сторону, откуда, как ему казалось, раздавались вскрики. Рюкзак остался лежать на поляне.
«Ау!» – снова крикнули уже совсем рядом, и Артемий уверенно побежал в чащу на голос.
Конечно, этот голос принадлежал женщине. Вернее, девушке.
«Так и должно было произойти, – понял Артемий. – Это и есть его личная Шамбола! Она дала ему откровение и послала эту самую бедную, испуганную, заблудившуюся красавицу!»
«Теперь всё будет хорошо!» – хотел крикнуть Артемий, но в горле от волнения застрял какой-то ком, и он только смог вымолвить «Эй!» и приветливо помахать рукой. Он приближался и мог уже лучше рассмотреть её. Девушка была прекрасна. От неё веяло просто неземной красотой. Высокая, стройная, с длинными, развевающимися на ветру волосами, водопадом спадающими на её хрупкие плечи. А глаза! Большие, синие, безумно притягательные. Артемий, ослеплённый, даже не сразу понял, что на ней надето – блестящая необычная туника, так выгодно подчёркивающая прекрасные округлые формы. «Русалка, – решил Артемий, – Настоящая лесная русалка! Теперь мы будем с ней вместе! Всю мою оставшуюся жизнь, я спасу её, и всё будет просто прекрасно!»
Иванка стояла по колено в густой траве вполоборота к зверю и держала в опущенной руке невидимый для него арбалет. «Вот теперь-то я «умою» эту зазнайку Валенсу, – весело подумалось ей. – С таким-то трофеем!»
– Ау! – снова произнесла она, стараясь придать своему голосу жалостливое выражение.
Зверь шёл на зов как заворожённый. Ей даже на миг стало его жалко. Такой большой и такой глупый. Но на сантименты времени не оставалось. Мужчина пересекал границу зоны поражающего действия.
Иванка прекрасно помнила, что сердце у данного вида находится в левой части туловища, под рёберным корсетом.
Она вскинула голову, пристально вглядываясь своими ультрамариновыми глазами в жертву. В короткий миг ей даже почудилось какое-то осмысление в ответном взгляде Мужчины, словно зверь внезапно осознал нечто чрезвычайно важное.
Но больше медлить было нельзя.
Иванка сдвинула шишечку предохранителя и подняла арбалет на линию плеча.
Марьянкин день
1.
Марьянка выбежала за околицу и сбавила ход. Земля под ногами стала бугриться, во вдавленных рытвинах таилась спутанная солома, синеватые жухлые побеги царапали икры, так, что немудрено запнуться и расквасить нос. Пройдя до дальнего края плохой земли, она и вовсе остановилась. Поле окаймляла пыльная дорога с блестящими проплешинами твёрдого покрытия. Лента оранжевой глины уходила вправо и влево, как своеобразная граница. Пересекать её категорически запрещалось. За ней начинались туманные облака, в которых сновали страшные чудовища, откусывающие детям голову.
Марьянке было немного страшновато, хотя, сколько она ни вглядывалась во мглу за дорогой, ни сейчас, ни раньше, никаких тёмных силуэтов там разглядеть ей не удавалось.
Не понимала Марьянка для чего и кому нужна такая широкая дорога. У них в Пристанище тропки всегда узкие, иногда и разойтись-то на такой можно лишь с трудом. А широкая на что? Это ведь надо было кому-то дополнительно кусты колючей разросши выкорчёвывать. Да ещё столько! Непонятно. У Марьянки всегда в голове много ненужных вопросов возникает, Мать постоянно на неё шикает за это. Вот хотя бы эти самые вопросы, почему они в голове? Откуда берутся? Вот нет вопросов и вдруг есть. Непонятно же!
Марьянка присела прямо на сухую ботву и потянула носом по ветру. Пахло приближающейся грозой, со стороны озера веяло терпким дымом, там пережигали тростинки. А больше и ничем. И никем из своих поблизости не пахло, да и не бегает на это место никто кроме неё. Брала она как-то раз соседского Микуню, так он заканючил и чуть реветь не начал. Скучно ему тут, а ей нет! То она представит, как по дороге великан идёт, огромный очень, до неба. Может, для них и дорога такая широкая. Или вместо страшилищ выползут из облаков напротив пушистые русалики и ну примутся распевать заунывную. Очень нравится Марьянке, когда поют. И в Пристанище она всегда заслушивается, только кумушки затянут. Приятно так на душе становится, лёгкость и манящая пустота. И кажется, что хорошо всё будет, что откроются ещё путешествия всякие! Хорошо!
Эх, Чудика бы сюда привести, да разве ж он пойдёт! Куда там! Чудик на то он и Чудик. Сидит, постоянно мастерит что-то и бормочет. Прямо у него отклонение бормотать. А Марьянке всегда смешно с ним. Хотя Мать сильно её ругает, что она с ним якшается. Наказывает даже. А с ним никто кроме Марьянки и дел-то иметь не хочет. Он же ненашенский. У него ни близнеца нет, ни Недуга, хотя Начальный Пристанища объясняет любому, что так быть не может. У всех Недуг обязательно есть, и всегда так было и будет так, а у него почему-то нет. А Чудик только отмахивается, говорит, что это пред-рас-судки; вот такое слово диковинное, может, поэтому с ним никто и не водится.
Нет уж, вы как хотите, а Марьянка всё равно к нему похаживать будет. Там ведь ничего опасного нет, Мать зря журит, кажутся ей ужасы всякие. А Марьянке интересно – Чудик чудно так разговаривает, слова вроде бы понятные, но он из них так предложения составляет, что аж диву даёшься. Хотя много и незнакомых и длинных слов говорит. Например, в последний раз, как подскочит, как забегает и, ну, давай в комоде рыться. Катушка, кричит, была же катушка! Марьянка, вспомнив, захихикала вслух. «Ка-тушка», надо же, слово-то какое пресмешное! И ещё добавил, нудиктивности что ли катушка. Вот Чудик!
И тут опять подкатило к горлу, вот не вовремя-то как! Марьянка потянулась к подсумку, болтающемуся на боку. Судорожно достала скрученный мохнатый лист фуржеи и быстро приложила к носу, сделав глубокое втягивающее движение. Если опоздать, то вначале захрипишь, а потом и вовсе в горле треугольник сожмётся, руки-ножки ослабнут и тут тебе и конец придёт. Воздуху не будет. Марьянка знает, как это. Однажды потеряла, разиня, листики целебные, так если бы не Мать, то уже бы растворилась Марьянка давно. Посинела уже вся тогда, в последний момент успели. Раньше-то редко-редко на неё находило удушье треклятое, а теперь вот что-то всё чаще листики кончаются, пополнять надо запас. Да и не помогают уже так они. Дышишь, дышишь кислятиной этой, и потом отпускает уже. Вот как только что. Ух, иголочки в горло тыкают… Отстало. Хорошо!
Марьянка навострила ухо – с площади начал доноситься железный бой, уже пересчёт скоро – засиделась! А ведь вроде бы недавно прибежала-то к дороге. Вот всегда тут так – только размечтаешься, а уже и возвращаться нужно. Ну что же делать?! Понеслась обратно. Вначале потихоньку, перепрыгивая кочки, а ближе к родным местам уже побыстрей, только пятки засверкали…
2.
Наволочка оказалась мокрая, хоть выжимай. Я это почувствовал уже перед самым пробуждением. Опять всё то же. Сон, выворачивающий душу наизнанку, входящий в разум спиральным зазубренным штопором. Выжигающий сознание.
Какое-то время я лежал, просто открывая и закрывая глаза. Было ещё сумрачно, но уже белело, звонкие светляки гугукали на улице, а сквозь входную занавесь на пол легли причудливые трапеции мутного света.
