Сон не отпускал меня, он снился не так уж часто, только тогда, когда память о нём притуплялась и ныла на краешке души. Почти одинаковый сон, с незначительными вариациями. Возможно, это возвращалось прошлое. Возможно, даже моё.

В этом сне случалась встреча после разлуки.

Маленький карапуз лет шести нёсся мне навстречу, вытянув руки вперёд. Он улыбался так, как умеют делать только дети. Потом я подхватывал его почти на лету, поднимал вверх, прижимал к себе, чтобы он мог обнять меня своими маленькими ручонками за шею.

А чуть позже я говорил ему, что сейчас мы будем смотреть фильм про пиратов.

– Ага! – отвечал он с таким искренним азартом, с такой особенной радостью. И мы оба, как ни странно, были в этот момент совершенно счастливы. От предвкушения дальнейшей необыкновенной жизни, захватывающего будущего, беззаботного восторга.

Во сне присутствовала ещё и женщина. Сероватый силуэт поодаль. Смутно знакомая, но почти недвижимая и какая-то прозрачная. Женщина просто стояла, не мешая нам. И это было для меня, того человека из сна, очень важно. Чтобы нам не мешали.

Не очень у меня хороший разговор с Ноор-Туми состоялся накануне. Я для них изгой или сумасшедший или и то и другое вместе. Ну, невозможно же смотреть. Как умирают они. Как мучаются и взрослые, и маленькие совсем. Недуг говорят, и всё тут. У каждого, мол, Недуг есть, а если бы и не было, то и не имелось бы никакого Пристанища, как Сыроземельцы лежали бы и смотрели взглядом хрустальным в небо. Собирают они, конечно, траву какую-то, отвары пьют. Про лекарства, понятно, и не слышали даже. И косится он на меня недобро, этот Ноор-Туми, давно уже косится. Если бы я тогда им мельничное колесо не изобрёл, то вряд ли бы я сейчас тут с кем-нибудь разговоры вёл.

Напридумывали себе легенд, земли Негодные, Жарево воздушное, долина Отмщения. Обычное природное заражение, как я определил. Химическое, бактериологическое и радиационное. Вот вам и всё жарево. Мне бы счётчик Гейгера хоть один. Или детекторный приёмник. Я же сам мог в молодости его спаять с закрытыми глазами. А сейчас забыл всё, да и не из чего.

...Один из элементов обязательный –

Контур непременно колебательный!

Всё позабыл. Хотя толком-то эти знания где тут применишь? Вместо домов норы у них. Вместо оружия зазубренные пики и закруглённые ножи из отшлифованного железа. Хотя и руками любого разорвать могут – силы у воинов-охотников, что тебе у силачей в цирке.

Особенно одну мне шкетину тут жалко. Забавная такая – Марьянкой кличут. Чем-то она мне того малыша из сна напоминает, хоть и не похожи они нисколько. Сына моего. А может и не сына, скорее всего память у меня ложная. Последствия, так сказать.

Придёт вот она, усядется, ногу так важно на ногу закинет и смотрит внимательно-внимательно, как я хожу туда-сюда, да ругаюсь вполголоса. И носик свой как сморщит, а сама ну такая серьёзная – потеха, да и только. Хотя и вовсе с ней не до смеха, конечно…

3.

Вот этот самый Чудик-то совсем чудной. Малявки косорукие, что за три норы правее живут, рассказывали, что раньше ещё он совсем лежал. Ну только до отхожего места доковыляет на четвереньках и обратно лежит. Ясно ведь, что Недуг у него. И молчал он, смотрел вверх просто и всё. Его сердобольные старухи поили чачкой да стремяжником. Ну, потому что никто не верил, что встанет он когда. А вот тебе раз – отпустил его Недуг. Тогда Начальный и сообщил, что не наш он. У наших такого не бывает. Если уж проявился Недуг, то уже хорошо не будет. Только хуже и хуже. Хотя эти малявки иногда и соврут недорого возьмут. Не нравятся они Марьянке совсем, а особенно Яшка, командир тоже мне – безалаберный он какой-то и глупый. Неинтересно с ним.

А Чудика, рассказывали, нашли в верёвках замотанного и с огромным-преогромным покрывалом. Чудеса прямо. Сперва хотели закопать его вместе с барахлом этим, понятно ведь, что либо через Негодные земли прошёл, либо через Отмщённую долину, а значит может новые Недуги занести, как будто им своих мало. Но очень уж дивно покрывало это выглядело, так что решили горячку не пороть, тем более что всё равно не жилец же. А материя очень прочной оказалась, Начальный из неё навес над своей норой сделал. Только когда Чудик от Недуга оправился, он у Ноор-Туми его обратно отобрал, смотал в клубок и в свою кладовку спрятал. Ну Чудик же, что возьмёшь! Зачем прятать, когда и так известно всем, что оно там у него спрятано. Один раз Марьянка смелости набралась и спросила Чудика про покрывало. Вначале он хмурился и на неё ругался, чтобы она «внятно свои мысли излагала». Марьянка, конечно, не поняла ничего из его слов и снова про покрывало спросила. Потом Чудик, хоть и тугодумный, но всё-таки догадался, наверное. И стал смеяться. А смеётся он – не по нормальному, а ухает. Как бубук по весне на дереве. Ух-ух-ух-уха-а-ахах. Вот так примерно. Марьянка пробовала так же поухать-поахать, но у неё не вышло ничего. А Чудик с этих её попыток пуще прежнего разухался. Но это так редко бывает. В основном ходит он по комнатам и дуется. Вроде не на Марьянку (она сидит и смотрит на него), а так, на всё подряд. Такое уж у него настроение постоянно.

У Чудика в ящичках всегда куча всяких «деталей», как он их называет, а вот в Пристанище не любят его почему-то, бабка Ведуха так совсем сказала, что принесёт он беду большую им, что так голоса с неба ей накликали. Противная бабка такая. Марьянка один раз даже её за ногу укусила, правда не сильно, а жаль. Та в крик. Так Мать её потом два дня не выпускала на улицу. Что такое Чудик мог плохого сделать, недоумевала Марьянка, он же безобидный. А у Ведухи глаз косой и веко дёргается постоянно. Да с ней самой одно ненастье только! А остальные каргу старую ещё и слушают. Начальный, тот и сразу против Чудика настроился, а потом и вовсе обозлился. И как бы ещё всё повернулась, если бы Чудик мельницу не изобрёл. Ноор-туми глаза тогда выпучил, и аж чуть не лопнул от досады.

С остальными совсем скучно Марьянке. Игры какие-то дурацкие у всех. И желания скучные – только бы наесться от пуза, да поспать подольше, и чтобы на Работы не позвали. Таскаются всегда за взрослыми, канючат. Никуда на разведку идти не хотят.

Марьянка даже подумала, что может она тоже не здешняя? А что? Может, нашли её в поле каком, за буграми, может, её вообще Великаны там выбросили, когда ещё маленькие были. Сунулась она как-то к Матери с такой догадкой, так та аж взбеленилась вся, Марьянка прямо испугалась. А Мать и давай причитать, за что мне послано такое, у всех ребятишки, как ребятишки, а у меня ненормальная какая-то. И причитала, и причитала: она долго так может. Марьянка насупилась, подождала, пока отойдёт немного Мать, да и убежала к дороге дальше на облака смотреть.

4.

Снова думаю я, зачем выжил, какой смысл? Неужто только из-за чувства самосохранения, этого дремучего инстинкта? Но если отмести в сторону мистику, ведь занесло как-то меня сюда, причём в прямом смысле занесло – нашли меня, запутавшегося в стропах парашюта. Больного совсем, умирающего. Скорее всего, пока несло меня по небу, как лист в ураган, хватил я отравляющего вещества, да и радиации, видимо, хватил, хорошо хоть не смертельную дозу, а так бы никакими меня отварами не выходили. Аборигенам-то они никогда не помогали почти, только острую боль или приступ какой снять могут. А мне помогли. Чудеса, да и только.

Я, когда разобрался, что к чему, жить дальше совсем не хотел. Ну сами посудите, очутился среди чужих, ни имени ни роду своего не помню, вокруг радиоактивная топь. Да и больной ещё. Смысл?

И совсем когда скрутило меня аж до судорог, ухватился я вдруг за глупую мысль одну – может не просто так всё, может, есть предназначение для меня? Наивно было так думать, но уж очень мы с аборигенами отличались. А потом, когда уже след увидел, и вовсе меня какой-то необоснованный оптимизм захлестнул. Ну думаю, врёшь же, поборемся ещё!