С Милой оказалось всё проще ещё и потому, что она ему очень понравилась. Ковалёву не приходилось прикидываться, его действительно сводила с ума близость прохладной, но такой мягкой кожи; душистый шлейф недорогих, но трогательных духов; развратно-возбуждающий вкус её губной помады. Даже винные пары и те имели для него соблазн вожделенного тумана, невидимого афродизиака, проникающего прямо в поры.

Процедура вошла в свою основную стадию, Артём слышал и отмечал про себя, как старались за стенами его помощники. Можно было только догадываться, какая вакханалия происходила в эти минуты в соседних комнатах коммуналки. Но это являлось сейчас второстепенным. Основное дело в эти секунды как раз совершалось именно здесь, в этом самом пространстве, даже не в пространстве, а в чёрном, абсолютно беспросветном углу за телевизором.

Мила лежала под ним на кровати, закрыв глаза. Казалось, она несколько отстранилась от происходящего, сосредоточившись на своих ощущениях.

Артём даже спиной ощутил, как над ним под потолком пролетели исполинские тени.

Но это не являлось настолько опасным. Скорее всего, ему сегодня относительно повезло. Судя по утробным звукам, доносящимся из угла, с той стороны, прорваться через нору пытался какой-то небольшой бес, а не действительный демон или гений. Оттуда раздавалось копошение и заунывный распевный звук, похожий на то, как если бы в железной ступке водили по кругу пестик.

Потом послышался слабый треск, и стены комнаты пришли в движение.

Мила отчаянно распахнула глаза, а Артём, продолжая ритмично двигаться, почувствовал, что находится на грани: он вот-вот должен был достигнуть пика. Расчёт оказался верным. Целостность беса была им полностью впитана, это отняло у того всю силу проникновения через нору. Теперь оставалось лишь локализовать зло, чтобы чуть позже окончательно его уничтожить. «Ещё мгновение, – подумал Артём, – и путь страшным катаклизмам в этот мир будет закрыт до следующей Процедуры»

Обезоруженный бес был в бешенстве. Стены вокруг сплетённой на кровати пары согнулись, нависая сводом. Звук в углу перешёл на более высокую ноту.

Глаза девушки распахнулись ещё сильнее, в этот самый момент ею начало овладевать наивысшее чувственное наслаждение. По обе стороны от кровати хлопнули огромные крылья, девушка изогнулась вверх, приоткрыв рот, и в её мозгу взорвался целый фейерверк, она сдавленно застонала, всё её тело сейчас охватывала нега немыслимого удовольствия, волнами поднимаясь от конечностей и сосредотачиваясь в самом ядре разума, принося невыносимую сладость финала. Стены комнаты мутно расслоились, а с потолка сдвинулась шершавая, как гигантская кожа земноводного, острая глыба. Из тёмных углов ударили свистящие извивающиеся щупальца, развёртываясь на ходу в хвосты и спирали.

Кровать мелко задрожала, и финальный опустошающий крик Милы смешался со звериным исступлённым рыком беса, полным яростного разочарования.

Всё замерло.

Тени опали, промелькнув невесомым покрывалом, и все звуки стихли, словно загнанные обратно за стены.

Артём в изнеможении оторвался от партнёрши и перевернулся на спину, застыв с гулко колотящимся сердцем рядом с девушкой. Та лежала расслабленная, закрыв глаза, и не понимая, что с ней только что произошло. Она не была недотрогой, но ничего подобного – даже близко – ей переживать ещё не приходилось.

Артём смотрел в потолок, который в этот момент выглядел, как самый обычный, и в который раз проклинал себя. За то, что теперь ему приходится быть таким. Ведь чтобы уберечь мир от демонов, надо самому стать им. Только так. Вакцина. Он – вакцина. Он – лечебная провокация. Странное, жуткое лекарство от смертей. Временное, но кто под этой луной останется вечным? И ещё он Богомол. Не какой-то там жалкий Асмодей – он давным-давно запретил своим помощникам называть его так, – а Богомол! Он сам себе дал это прозвище. Как человек и как насекомое. Правда, у насекомых всё наоборот. Но не суть. Богомол. Даже немного не так. Бого-Мол. Потому что у него очень странные Боги и очень специфические молитвы.

Чего не будет в завтрашних новостях? Пилот воздушного лайнера не направит самолёт отвесно в гору, отвечая на какие-то личные вопросы бытия, но прихватив с собой на тот свет пару сотен пассажиров. Небольшой тропический остров не смоет вместе со всем населением огромное цунами. Город не исчезнет в языках пламени, заставляя тысячу грешников жариться на адской сковородке раньше времени. Мамаша не отвлечётся на гороскоп, не заметив, что её маленький сынишка сидит на карнизе раскрытого окна на девятом этаже. Вот этого, скорее всего, не случится, потому что именно он, Артём Ковалёв, по неведомым ему самому законам не пустил в наш мир очередного беса, духа зла, который проникает в плоть и кровь людей, заставляя их принимать решения, чреватые в последствие безутешным горем единиц, десятков, сотен, тысячей людей. Духа, который вызывает космогонические катаклизмы и заставляет природу защищаться, организуя шторма, извержения вулканов и падения астероидов.

Нет, Артём не мог сделать так, чтобы на Земле напрочь исчезли катастрофы. Но он мог сделать их число существенно меньшим. И число глобальных природных катаклизмов, и число катаклизмов в чьё-то, отдельно взятой мятущейся и мающейся душе.

Почему же несчастья всё же не переставали происходить? Он не имел ни малейшего понятия. Видимо, были и другие Процедуры, быть может, не такие удачные; были и другие Артёмы Ковалёвы, противостоящие злу с переменным успехом.

Но мироздание всегда и во все времена нуждалось в жертвах. Требовалось отдать ему малое, чтобы сохранить большое. И от этого сейчас Артёму Ковалёву было особенно гадко.

Выплеснутый им сгусток анти-энергии, которую он принял поначалу на себя, теперь сосредоточился внутри лежащей рядом девушки. Яд уже начинал проникать в её плоть от центра, пропитывая человеческие жидкости и ткани. Начинался последний этап Процедуры.

Артём скосил взгляд на Милу.

Девушка слабо шевелилась. Она слегка прикрылась простынёй, но даже полумрак не мог скрыть, как её оголённые участки кожи наливались розовым с оттенком в красное.

На лбу Милы выступили капельки лихорадочного пота. Она зашевелила сухими губами, бормоча непонятное.

«…Стоит спиной, – разобрал Артём. – Что же ты так? Не поворачивается, пальцы холодные… ледяные просто…»

Артём сел на кровати, натянул трусы, потом домашние штаны. В самом углу оконного стекла мерцал болезненно-бледный лунный круг. Остальное небо было серым и беззвёздным.

Ковалёв сунул босые ноги в шлёпки и, словно старик, прошаркал к двери.

В коридоре коммуналки свет съёжился вокруг неяркой лампочки, почти не освещая дальние закутки. Артём поднял взгляд. Над притолокой своей комнаты, под грязным давно небелёным потолком, висел-сидел Валянька. Сейчас он сильно смахивал на гигантского паука, невесть как держащегося на гладкой стене. Сосед Артёма растопырил руки и ноги, наклонил вбок голову так сильно, что на шее с другой стороны, растянув кожу, проступили хрящи. Рот у Валяньки оказался широко открыт, из него высовывался чудовищно распухший фиолетовый и бородавчатый язык. Язык был очень длинным, сейчас Валянька трогал себя его загнутым кончиком за ухо. Глаза инвалида не выражали ничего.

– Хорош уже, – заметил Ковалёв ему снизу вверх, проходя мимо. – Заканчивай, давай.

Далее располагалась келья Ильиничны. Жилица так и не потрудилась за всё время Процедуры притворить дверь.

Огромная, как гора, женщина сидела ровно посреди комнаты. Одета она была в свисающую складками серую хламиду, напоминающую сложенные крылья саранчи. Её ладони, сцепленные на вытянутых вперёд руках, находились внутри мерцающего радужного шара. Там, в этом шаре, они крутились с неимоверной быстротой, вызывая своим неестественным зрелищем головокружение и дурноту.

Ильинична издавала при этом очень низкий звук, похожий на гул трансформаторной будки.

Её пепельного цвета губы, как две отдельные, живущие своей жизнью, пиявки изгибались на неподвижном лице, однако никаких слов из ее уст не доносилось.