Россия в этом плане была в гораздо более приятной ситуации. Во-первых, мы начали работу над вооружением значительно раньше, поэтому имели солидную фору по времени, во-вторых, пока остальные страны воевали до середины пятнадцатого года, мы уже могли спокойно осваивать полученные от французов деньги.

Это вылилось в то, что суммарно все русские оружейные заводы — включая мой Сестрорецкий — производили около шестидесяти тысяч нарезных капсюльных штуцеров в год. Такой объем производства позволил обеспечить новейшим оружием всю русскую полевую армию, насчитывающую чуть меньше четырехсот тысяч штыков. Всякие там инвалидные команды, гарнизонные части дальних крепостей, казаки и прочие иррегуляры вполне обходились старыми гладкоствольными ружьями переделанными — а порой и не переделанными — под капсюль.

Ну и на внешнем рынке наше оружие пользовалось немалым спросом. Да что там немалым — отрывали с руками все, что Россия могла предложить. Плюс барабанники, которые, не смотря на свою дороговизну по сравнению с обычными дульнозарядными пистолями, имели на европейском рынке стабильный спрос. Понятное дело, рядовым их никто не давал, а вот многие офицеры из тех, кто побогаче, с удовольствием заказывали себе. Как не крути, а в современной войне, где часто доходит до рукопашной, наличие пяти гарантированных выстрелов нередко, в прямом смысле, спасало жизнь.

— У нас есть небольшой запас штуцеров, — я загадочно улыбнулся, — тысяч эдак восемьдесят штук. Плюс барабанники. Плюс ракеты.

— О! Ракеты! — Русские ракеты после изничтожения на бородинском поле молодой гвардии стали именем нарицательным. В Европе много кто сейчас пробовал их повторить, но сделать это было не так-то и просто. Если нам, с учетом моего послезнания потребовалось больше десяти лет, то и другие вряд ли потратят меньше. Оба Вильгельма переглянулись. — Вот только у нас сейчас нет свободных денег.

— Россия готова часть вооружений продать с рассрочкой, — этот аспект был самым скользким и обсуждался перед переговорами больше всего.

С одной стороны России не выгодна сильная Пруссия. И вообще объединенная Германия — страшный сон Европы, о котором она пока еще даже не догадывается. С другой — и Францию неплохо было бы немного пощипать. Ну а идеальным развитием событий была бы долгая затяжная война без выраженного победителя. И поэтому французам мы тоже тихонько предложили купить нашего оружия — лягушатники, что характерно, не отказались.

— Слишком хорошо, чтобы быть правдой, — с сомнением протянул король Пруссии. — Что вы потребуете взамен? Душу?

— Нет, ну зачем так радикально, — усмехнулся я, действительно чувствуя себя в некотором смысле Мефистофелем. Взял стопку заранее подготовленных документов и принялся перечислять наши «хотелки». — Вот наши предложения. Открытый договор о стандартизации в деле железнодорожного строительства.

— Открытый?

— Да, с возможностью присоединения других стран, — кивнул я и пояснил более подробно. — Мы прогнозируем активное строительство железных дорог в ближайшие десятилетия и логично было бы унифицировать как минимум стандарт железнодорожной колеи, чтобы могло полноценно существовать сквозное движение. Это будет существенно способствовать развитию торговли.

— Логично, — согласился Вильгельм, не догадываясь, что таким образом я привязываю Пруссию к России на следующие двести лет. — Что еще?

— Договор о взаимном признании патентов и прав на интеллектуальную собственность.

— Интеллектуальную собственность? — Не понял наследник прусского престола.

В первой половине девятнадцатого века как такового патентного права еще попросту не существовало. В каждой стране имелась своя система патентов, привилегий и прочих способов закрепить свое право на изобретение. При этом работало оно достаточно специфическим образом: если патент в той же Пруссии или Франции на свечки получить было относительно легко, то, например, на изобретения хоть как-то связанные с военной сферой — практически невозможно. Да и вообще, учитывая складывающуюся достаточно сложную политическую обстановку на континенте, даже запатентованное изобретение легко могли начать копировать явочным порядком. Исключительно по причине политической целесообразности. Так, например, было с теми же свечами: патент вроде и есть, но постепенно делать их начали буквально все. Понятно, в России я свои изобретения защитить мог, в вот на Британских островах — никак.

Права же на книги, статьи, музыкальные произведения — все то, что в будущем будут называть авторскими и смежными правами — и вовсе практически никак не регулировались. Разбогатеть тут перепевая песни Высоцкого не представлялось возможным даже теоретически. Под это просто не было юридической базы.

— Не вижу особых препятствий, — согласился и с этим документом после боле-менее детальных объяснений Фридрих Вильгельм. Тот который король.

— Ну и последнее мы готовы выделить Пруссии торговый кредит в десять миллионов рублей при условии подписания равнозначного торгового соглашения о режиме наибольшего благоприятствования. Скажем под один процент в год. С льготным периодом в два года.

Это было предложение от которого было крайне трудно отказаться. Пруссия никогда не была богатой страной. Все вот эта знаменитая немецкая аккуратность и бережливость она не от хорошей жизни. Эпоха Наполеоновских войн с потерей половины площади страны, громадные человеческие потери, разруха, непомерные военные расходы — все это влияло на небольшое в общем-то королевство отнюдь не положительно.

При общем бюджете Пруссии в примерно 50 миллионов талеров в год — серебряный рубль, укрепившийся благодаря французскому золоту, менялся с талером как 1к1 — государственный долг немцев в 1820 году по нашим данным достиг 80 миллионов. Даже не смотря на всемерное сокращение «побочных» расходов и урезание финансирования двора буквально до самого необходимого минимума, подготовка к будущей войне сжирала все запасы государства, не давая пруссакам нормально существовать. Ни вздохнуть ни пернуть.

По хорошему Фридриху Вильгельму бы остаться в стороне от нового конфликта, постараться сэкономить, занять выгодную позицию торговца, равнозначно работающего с обеими сторонами, но… Тогда пруссаки не были бы пруссаками. Да и кредиторы с Туманного Альбиона аккуратненько подергивали соответствующие ниточки, не давая своим должникам сорваться с крючка. Так что десять миллионов, которые предлагала Россия должны были стать для нашего западного соседа настоящим глотком свежего воздуха. Или потенциальной удавкой, если пруссаки не смогут награбить на западе достаточно, чтобы расплатиться с долгами.

— Это нам интересно, — после короткого раздумья ответил король. — Думаю, мы не будем вдаваться сейчас в детали. Оставим это дело соответствующим людям.

Немцы все это понимали. Понимали, что продают ту самую душу, от которой мы вроде как чуть раньше отказались, однако надеялись победить и за счет победы покрыть все издержки. Победитель получает все!

Чего Фридрих Вильгельм не знал, так это того, что мы, играя на понижение, ставили на поражение Пруссии — а еще лучше на кровавую ничью — и превращение ее в нашу полуколонию. И для того, чтобы все случилось именно так, еще сто пятьдесят тысяч штуцеров — пришлось полностью распотрошить запасы и даже, о ужас, изъять часть оружия из строевых частей — уже продали французам. Плюс полторы сотни пушек ушли тем же маршрутом, их мы вскоре все равно собирались менять на стальные, так что даже боеспособность собственной армии не сильно пострадала. Как говорится ничего личного, только бизнес.

— Семь червей, — задумчиво пересчитав взятки на руках объявил нам вердикт Михаил.

— Вист, — отреагировал Александр.

— А я, пожалуй, пас, — карта этим вечером не шла совершенно. В какой-то момент я уже даже перестал надеяться и просто наслаждался общением с братьями.

— Ложись, — кивнул Александр и сам быстро раскидал свои карты по мастям. Ход был от него, и император явно надеялся что-нибудь удачно прорезать. Михаил был человеком азартным, любил рисковать, а закладываться на третью даму — наоборот не любил, за что регулярно получал недоборы. Ну а случай, когда мы с Александром насовали ему паровоз из восьми взяток на мизере и вовсе стал у нас в семье нарицательным.