Когда я попал в этот мир, мне казалось, что я с легкостью смогу «отыграть» лет эдак пятьдесят, подтолкнув техническое и социальное развитие общества в начало двадцатого века. Этого запаса мне казалось достаточным для того, чтобы потомки успели построить достаточно мощную космическую оборону и сбить с опасного для планеты курса проклятую каменюку. Но, видимо, нет. Тут бы как-нибудь лет двадцать в итоге одолеть, было бы отличным результатом.

Я оторвался от каменных перил и неспешно побрел вдоль Невы в сторону Зимнего. На встречу попалась какая-то загулявшая компашка в форме семеновского полка. Молоденькие, поручики, сжимая в руках бутылки с чем-то явно алкогольным пошатываясь и пытаясь затянуть строевую — у них никак не получалось начать синхронно — прошли мимо, не обратив внимания на гуляющего в одиночестве наследника престола. Остро чувствовалось одиночество.

В этом мире я так и не смог обрести настоящих друзей. В детстве дружить со сверстниками было просто невозможно по понятным причинам, — ну как дружить пятидесятилетнему дядьке с бегающими туда-сюда трехлетками, это даже не смешно — а потом я был постоянно слишком занят. Я мог назвать того же Бенкендофа или Муравьева хорошим товарищем, но не более. Разве что Александра можно было бы признать другом, однако тут все же были скорее родственные чувства. Девяносто процентов времени меня это совершенно не беспокоило, но бывало иногда, особенно по вечерам, вот как сегодня, когда что-то внутри сжималось так, что ни вздохнуть ни пернуть. Иногда помогал алкоголь, благо это тело было еще достаточно молодым, чтобы не бояться ужасных утренних последствий. Иногда помогал секс, иногда — хорошая физическая нагрузка. А иногда ничего не помогало.

— Бывают дни, когда опустишь руки, — безбожно фальшиво напел я строки старой песни.

И нет ни слов, ни музыки, ни сил,

В такие дни я был с собой в разлуке,

И никого помочь мне не просил…

Не торопясь дошел до Зимнего, полюбовался на красиво горящие в ночи факела ростральных колонн. Вытащил из кармана серебряную флягу, украшенную каменьями в виде моего вензеля, — Александра подарила мне на предыдущие именины — с коньяком, отвинтил крышечку, сделал пару глотков. Подумал, добавил еще один. Поздравил себя таким образом с днем рождения.

Алкоголь приятным теплым комком упал в желудок, стало немного веселее.

Дальше вдоль Невы не пошел. Если пройти еще километра полтора вдоль набережной, то можно мимо Адмиралтейства дойти до Матисова острова, где находился завод Берда. Там сейчас как раз заканчивали заказанную в прошлом году переделку фрегата на паровую тягу. Карл Николаевич обещал закончить к зиме, хотя и сейчас уже было понятно, что аппарат получился более чем достойным. Единственное, что не удалось сделать — установить вместо колесного винтовой движитель. Во-первых, его преимущества оказались для местных совсем не очевидными, что, впрочем, можно было бы победить простым волюнтаристским приказом. Но главное, и это во-вторых, оказалось, что изготовить винт достаточного для движения тысячетонного корабля диметра русская промышленность просто не в состоянии. Плюс сложность с центровкой и изоляцией приводных валов… Пришлось довольствоваться тем, что есть.

Возле Зимнего повернул налево и не торопясь пошел обратно. Вышел на Невский: в такое время даже на главной улице столицы было уже пусто. Пересек обратно Мойку, потом Екатерининский канал, свернул на Садовую и закруглив таким образом прогулку вернулся в Михайловский. Часы показывали два ночи.

Принял душ, опрокинул еще соточку коньку за свое здоровье и полез под бок к тихо посапывающей жене. Александра сквозь сон что-то пробурчала не просыпаюсь, перевернулась на другую сторону и закинула на меня ногу.

Жизнь продолжала течь своим чередом.

Отпраздновали мой день рождения, потом день рождения Александры… Незаметно пролетел сначала июль, потом август. На излете лета меня пригласили на загородную «прогулку», которая, как оказалось, возымела далеко идущие последствия.

Карета покачнулась на рессорах и остановилась.

— Приехали, ваше императорское высочество, — с воодушевлением произнес Киселев и полез наружу.

— Просто Николай Павлович, пожалуйста, — буркнул я и тоже спрыгнул на землю.

Поездка по проселочным дорогам вытрясла из меня всю душу. Сорок верст до Гатчины мы преодолели на поезде — спасибо тебе, Боже, за железную дорогу — ну а дальше пришлось, так сказать, своим ходом.

Деревня, выбранная Киселевым в качестве площадки для эксперимента, находилась примерно в шестидесяти верстах от Гатчины по дороге в сторону Пскова. Ничего примечательного: семь десятков дворов, старая сгоревшая лет двадцать назад так и не восстановленная церковь, полуголодные крестьяне, живущие от урожая до урожая и каждый год хоронящие умерших от недоедания детей. Можно сказать, типичный такой срез крестьянского общества России начала девятнадцатого века. Темный, безрадостный и безнадежный.

Впрочем, было все же в этой деревеньке пара моментов, выделяющих ее среди прочих, похожих как две капли воды, товарок. Деревня стояла на относительно важной дороге Питер-Псков, что все же немного оживляло местное существование. Была тут почтовая станция с кабаком и небольшим постоялым двором при ней. Проезжающие были каким-никаким, а источником дохода для местных крестьян.

А еще Долговка — так деревня называлась — находилась на удельных землях, а значит принадлежала непосредственно императорской фамилии, что развязывало руки в плане различных преобразований.

— С дорогами надо что-то делать, — проворчал я, потирая отбитые филейные части. — Пока доедешь — всю душу растрясешь.

— Это да, — кивнул Киселев. — С вашими железными дорогами ни в какое сравнение не идет. Собираетесь тянуть железку дальше?

— Собираюсь, — я кивнул и огляделся. Вокруг заехавшей в деревню кавалькады явно непростых дворян начали потихоньку собираться местные. Пока только маленькие дети — взрослые в таких случаях предпочитали держаться подальше. — Через пару лет закончим тянуть ветку от Нижнего Тагила в Пермь, после этого начнем менять чугунные рельсы на стальные. Сделаем полноценный второй путь, ну а потом будем думать, куда дальше прокладывать дорогу. Ладно, это все дело будущего. Показывайте, что вы тут напланировали.

Как я уже упоминал, деятельность Секретной комиссии меня изрядно разочаровала. Впрочем, справедливости ради нужно признать, что и совсем бесполезным эта работа не оказалась. Побочным ее результатом стала выработка некоторых норм, направленных на кое-какое облегчение жизни крестьянина без непосредственного упразднения крепостного права по всей стране.

Так, например, с 1820 года крепостным будет разрешено владеть собственной недвижимостью, а также участвовать в товариществах и вести собственное торговое или иной направленности дело. Все это с разрешения хозяина, конечно, однако при этом помещик не будет иметь права отчуждать или как-то иным образом распоряжаться личными средствами своего крестьянина. Будет убрана позорная норма о необходимости получать разрешение на брак между крепостными. А вот полный запрет телесных наказаний через Госсовет протащить не удалось — все что нужно знать о настроениях русской верхушки начала девятнадцатого века.

А еще Киселев в рамках разработки крестьянской реформы представил проект, как бы назвали это в двадцать первом веке, «инновационного села будущего». Надо признать Павел Дмитриевич достаточно плотно продумал все детали, учел финансовые возможности государства, мои пожелания, и прочие аспекты.

На бумаге выходил такой себе классический совхоз хрущевских времен. Земля принадлежала императору, однако крестьянам обеспечивался достаточный уровень жизни, чтобы этот момент не становился принципиальным яблоком раздора. Плюс использование передовых агротехнологий должно было позволить не только прокормить работников, но и создавать товарный продукт. В общем, на первый взгляд — одни плюсы. Оставалось только понять, где притаились овраги.