Конечно, пока темпы строительства железной дороги — 50–70 километров в год, — на которые мы вышли в середине этого года, можно было назвать только черепашьими, никак иначе. Все в основном упиралось в производство стальных рельс, которое пока только налаживалось и работало, можно сказать, в тестовом режиме. Тем не менее прогресс тут был на лицо: в 1816 году было откатано 30 тыс. пудов стальных рельсов, в 1817 — 80 тыс. пудов, в 1819 — 170 тыс. а в 1820 — 230 тысяч. В 1821 году Демидов обещал увеличить выделку рельсов до 500 тысяч пудов что одновременно с переходом полуторапудовую марку — типа Р24 — должно было позволить уложить примерно сто пятьдесят километров однопутной железной дороги. Тоже не шибко густо, однако в любом случае увеличение темпов строительства радовало. В планах же было увеличить выделку полуторапудового рельса до 1 миллиона пудов к 1825 году.

Вообще железнодорожное строительство стало таким себе локомотивом, потащившим за собой и другие отрасли высокотехнологического на данный момент производства. Например, паровозостроительную: в начале 1821 года в Нижнем Новгороде заработал большой завод производящий новейшую серию паровозов, получившую в качестве обозначения литеру «М» — магистральный, и год запуска в серию — 1821.

Поскольку проблема излишне легких рельсов нами была осознанна вовремя, новый паровоз получил схему 1−2–1, что при массе в шестнадцать с копейками тонн дало нагрузку на ось всего четыре тонны и не так сильно убивало полотно. Мощность паровой машины, которую удалось впихнуть в утвержденные габариты, составила сто двадцать лошадиных сил. С одной стороны, этого было явно недостаточно — с полной загрузкой такой паровоз едва достигал расчётной скорости в 20 км/ч, и то если уклон полотна не превышал 1–1.5%. С другой стороны, для местных даже такая скорость доставки грузов выглядела чем-то совершенно фантастическим, ведь ранее подобными показателями мог похвастаться только речной транспорт и то при движении вниз по течению.

Так или иначе новое предприятие, выстроенное в Нижнем буквально с нуля, по плану должно было к 1825 году выйти на производство 30 паровозов в год, что вроде как обещало перекрыть наши основные потребности.

Впрочем, тут еще бабушка на двое сказала: впервые паровоз у нас купила Пруссия. Немцы, насмотревшись на наш опыт захотели соединить Берлин с Кёнигсбергом железной дорогой, а пока во всю обустраивали свою «игрушечную» линию Берлин-Потсдам.

В связи с открытием завода мне удалось разжиться еще парой интересных личностей. Братья Черепановы — крепостные крестьяне, которые оказались вовсе не братьями, а отцом и сыном, принадлежавшие раньше Демидову, мне их буквально пришлось выкупать — прославившиеся в той истории постройкой паровоза. Не помню первого в России или нет, да и не важно это.

Я, собственно, про них бы и не вспомнил, если бы Николай Никитич сам не похвастался наличием такого актива. Черепановы занимались для Демидова изобретением и внедрением всяких мелких инженерных новинок и пока ничем революционным не прославились, поэтому мне удалось их перекупить за относительно гуманные деньги.

В Твери начало работать производство пассажирских и грузовых вагонов. Тверь для этого дела была выбрана не случайно, этот город должен был стать важной логистической базой при будущей постройке, соединяющей две столицы железной дороги. Именно сюда планировали забрасывать по Волге откатанные в Тагиле рельсы и отсюда должна будет стартовать стройка одновременно на юг в Москве и на север к Новгороду.

Рвануло вверх невиданными доселе темпами и производство самих паровых машин. По плану 1821 года мы должны были произвести восемь десятков паровиков всех типов и назначений. Кроме паровозов и пароходов, паровые машины распробовали и промышленные предприятия других направлений. Например, двенадцать паровиков были заказаны сахаропромышленниками юга России — не без моего, правда, участия, — еще пятнадцать — ткацкими фабриками Подмосковья.

Тут ради справедливости нужно сделать оговорку, что поскольку я имел солидный запас ликвидности, то мог без проблем продавать паровые машины в длительную рассрочку, что резко увеличивало круг потенциальных покупателей.

Паровыми машинами активно заинтересовалось не только частники, но и государство. Например, имперское горное ведомство заказало экспериментальный шахтный насос для откачки подземных вод, а Демидов попросил подумать над возможным принудительным дутьем на паровом приводе.

А еще у нас наконец полноценно заработала пара генератор-электродвигатель. Это открыло огромные перспективы по созданию нормальных станков на электрическом приводе. До этого все самые продвинутые станки работали напрямую от паровой машины, что создавало известные неудобства с передачей выработанной паровиком мощности на хоть сколько-нибудь приличное расстояние. По сути, такая передача в принципе была невозможна, а помещения механических цехов представляли из себя стимпанковое нечто, где у потолка располагались огромные карданные валы, передающие вращательный момент от паровика к рабочему месту станочника.

Плюс поскольку стационарная паровая машина в идеале все время должна работать на одной мощности, существовала проблема с использованием различных режимов работы станка для каждого конкретного рабочего места. Можно сказать, что каждый станок нужно было оборудовать полноценной коробкой передач. Хочешь на токарном станке увеличить обороты шпинделя — включаешь патую передачу, уменьшить — четвертую, остановить — нейтраль. Полнейшая дикость.

Рывок в прикладной электротехнике сопровождался целым валом научных публикаций наших ведущих талантов, собранных мною по всей Европе. За шесть лет весь преподавательский состав императорского электротехнического института был скопом зачислен в члены Российской Академии Наук. Плотно исследовались свойство магнетизма, проводились опыты с постоянными и электромагнитами, изучались свойства магнитного поля, описана и теоретически обоснована электромагнитная индукция. Результаты исследований публиковались в российских журналах с лагом по времени в пару лет. Такая задержка плюс мизерные тиражи позволяли надеяться на то, что в ближайшее время в Европе исследованиями в далекой варварской России никто не заинтересуется. Ну а при случае оспорить научный приоритет будет все равно практически невозможно.

Развитие электротехники тянуло за собой еще один потенциально бездонный пласт промышленности. Как минимум уже на данном этапе появилась необходимость в большом количестве медной проволоки и соответственно меди. В начале 19 века Россия была одним из основных экспортеров этого металла в Европе. Так к началу двадцатых годовой экспорт меди достиг 80 тыс. пудов и имел тенденцию к дальнейшему росту, однако даже для начала работ по электрификации промышленности нужно было в десятки… Нет, в сотни раз больше.

Было налажено — пока еще правда совсем в мизерных количествах — производство изолированных электрических проводов. Понятное дело, что лучше всего для этого подходила резина, однако привозной каучук был столь дорог, что провода выходили воистину золотыми. Пришлось переориентироваться на тканевую оплетку. Для этого пришлось изобретать новый станок, который никак не хотел работать нормально: нити постоянно путались, рвались, а процент брака превышал все мыслимые пределы. Но тут уж ничего не попишешь, невозможно разом перепрыгнуть через десятилетия прогресса. Даже если тебе известно направление, в котором нужно идти, саму необходимость эту дорогу одолеть такое знание совсем не отменяет.

И кстати насчет проводов — в мае 1821 года была запущена в работу первая в мире международная телеграфная линия. Мы наконец-то дотянули телеграф до Берлина, открыв, таким образом, совершенно новую страницу с международной коммуникации.

Тут возникла еще и организационная проблема. Поскольку телеграфом, как и почтой в России заведовало Министерство внутренних дел, взваливать на него еще и работу телеграфа в зарубежных странах было не с руки. Да и не пустили бы себе немцы хозяйничать представителей российских госструктур.