— Ну да, вот пришлет тебе Бонапарт сватов лет через двадцать, я посмотрю на тебя, что ты скажешь в таком случае, — хохотнул Александр.
Семейная жизнь Наполеона в этот раз сложилась более счастливо. Ну во всяком случае к 1818 году, что дальше будет — одному богу известно. После рожденного в 1811 году «Орленка», австрийская принцесса подарила мужу в 1815 году еще одного сына Карла — в честь отца Наполеона — а в середине 1818 года — девочку. Альбертину. Последняя по возрасту Александру вполне подходила в супруги, на что император и намекал.
— Если Бонапарты смогут просидеть на троне еще двадцать лет, то я против такого брака не буду совершенно. Все лучше, чем с мелкими немецкими князьями родниться, как у нас в семье принято. Политической пользы во всяком случае будет больше точно. Да и здоровья у Бонапартов вероятно больше чем Габсбургов, французы во всяком случае инцестом не баловались последние четыреста лет.
— Ладно, с этим понятно, а насчет то чтобы турок пощипать, что думаешь? — Тут уже и скучающий раньше Михаил воспрял. На войну двенадцатого года он не попал, а вот теперь имел все шансы.
— Ну… Тут сложнее, — учитывая, что в восемнадцатом году той истории никакой русско-турецкой войны точно не было, давать свое экспертное заключение приходилось опираясь исключительно на собственное разумение. Вообще, история тут уже настолько сильно свернула в сторону, что пользоваться послезнанием становилось все сложнее буквально с каждым днем. Приходилось все больше думать и анализировать своей головой.
— Понятное дело, — ухмыльнулся Александр и поднял бокал предлагая выпить. Отказываться мы не стали: глоток коньяка, кусочек лимона, посыпанный сверху сахарной пудрой и молотым кофе — вероятно эта закуска будет точно так же называться Николашкой и в этом мире — после чего я принялся рассуждать с новыми силами.
— Очевидно, что австрияки хотят прокатиться на нашем горбу, как это уже не раз бывало.
— Очевидно, — согласился император. Александр предпочитал закусывать сыром и теперь активно подъедал сырную тарелку.
— Австрияки за последние двадцать лет потеряли много территорий и даже то, что они вернули себе Далмацию и выход к морю, явно до конца их не удовлетворило. При этом, учитывая конфигурацию границ, для дальнейшего хоть сколько-нибудь безопасного расширения остается только южное направление. Понятно, что встревать сейчас в новую большую войну против Наполеона Франц не захочет. Как минимум пока не закончено перевооружение армии.
Как уже упоминалось выше, европейские страны после кампании 1812 года плотно прониклись идеей вооружения линейной пехоты штуцерами под колпачковую пулю и капсюльный замок. Прониклись-то проникались, а вот сделать это на практике оказалось достаточно сложно — у меня, даже учитывая, что я знал конечный результат, к которому нужно стремиться, ушло на все про все больше десяти лет. Собственно, даже сейчас перевооружение русской армии все еще продолжалось. Наша промышленность могла выпускать только около сорока тысяч стволов в год на всех заводах, поэтому часть армии все еще была вооружена гладкостволом, а окончание процесса перевооружения ожидалось только ближе к середине двадцатых. А учитывая поступающие из-за границы заказы, вполне могло сдвинуться ближе к тридцатому году. Впрочем, темпы производства потихоньку росли, вполне возможно, скоро острота проблемы исчезнет сама собой.
В Европе же лидерами по насыщению войск новым оружием логично стали Англия и Франция. Первые имели очень большой промышленный потенциал, вторые — научный. Было вполне вероятно, что, не смотря на первоначальное отставание, к финишу мы придем примерно одновременно. Австрияки же в этой гонке сразу оказались отстающими. Штуцерами они смогли вооружить пока только гвардейские части. Впрочем, пруссаки еще свое производство не начали вовсе. У них и с гладкоствольными ружьями проблемы были, а уж такой хай-тек освоить и вовсе было не просто, поэтому мы им часть предельных под капсюль гладкостовлок сбагрили, заработав неликвиде лишнюю копеечку.
— И что это значит? — Не уловил мою мысль Михаил.
— Это значит, что основную тяжесть войны придется тащить нам. Что-то конкретное Франц предлагал?
— Да, — кивнул Александр. — Нам западное побережье Черного моря и дельту Дуная. Австрияки хотят забрать себе Боснию. Ну и на какую-то контрибуцию претендуют, я так понял.
— Контрибуцию? С турок? — Михаил аж хрюкнул от такой нелепицы, чем заработал неодобрительный взгляд императора. — Оптимистично.
— То есть нам предлагают то, что и так уже наше по большому счету, а себе хотят забрать кусок прикрывающий Далмацию с востока. И зачем нам это?
— Проливы… — Заикнулся было Михаил, но под нашими общими с Александром скептическими взглядами мгновенно стух. Тем не менее я все же решил объяснить более конкретно.
— Проливы нам никто не отдаст. Ради такого дела даже островитяне с Бонапартом замирятся, что будет совсем грустным для России исходом, — повторения Крымской войны я хотел меньше всего. — Плюс Австрияки. Боюсь новой отечественной войны в такой конфигурации мы можем и не потянуть.
Заскучавший было от наших скучных для него разговоров пес, звонко тявкнул и умчался куда-то в глубь парка. То ли белку увидел, то ли еще что. Я за него не переживал. Во-первых, территория была обнесена забором, во-вторых, захочет жрать — прибежит. Вот в чем я был уверен на все сто, так это в том, что Фенрир ни за что не пропустит возможность пожрать. Ненасытная утроба с ушами.
— То есть ты считаешь это плохой идеей? — Подвел черту под обсуждением Александр.
— Думаю, да.
Как это не странно, Россия в этот конкретный момент чувствовала себя очень хорошо. Крупные денежные вливания в экономику заставили людей крутиться, восстановление городов на западе страны подстегнуло промышленность: повсеместно открывались лесопилки, кирпичные заводы, стекольные мастерские и так далее. Стабильно рос экспорт, причем не только сырьевых товаров. Например, в текущем восемнадцатом году мы продали за границу пять наших серийных паровых машин и две паровых кареты. Конечно, по сравнению с объемами продажи пеньки, воска, древесины и даже зерна — то была капля в море. И тем не менее тенденция радовала.
Настоящим «хитом продаж» обещала стать Демидовская сталь, которая при гораздо более контролируемом качестве — все еще весьма далеком от образцов известного мне будущего — была дешевле пудлинговой в три-четыре раза. При себестоимости железа на уровне 50 ₽ за тонну на Уральских заводах Демидова, раньше пудлинговая сталь стоила примерно 350–400 рублей, что объяснялась необходимостью долгой и затратной по топливу проковки металла для придания ему однородности и избавления от шлака и прочих паразитных включений. Демидовский же конвертер позволил снизить цену стали примерно до 100 ₽ за тонну и это еще при использовании дорогого древесного угля. Переход на каменный уголь, даже с учетом всех сложностей его добычи в шахте и доставки сырья по железной дороге до завода, дал бы еще 15–20% экономии.
Экспортный потенциал такого товара не сложно было себе представить уже сейчас, хоть пока ни одного пуда стали «на сторону» и не ушло. Во-первых, для завоевания рынка нужно было хорошенько подготовиться, чтобы разом уничтожить всех конкурентов. Это предполагало значительное расширение производства стали в ближайшие несколько лет. Ну а во-вторых, пока что вся выплавленная сталь шла на прокат рельсов, коих только на ветку Нижний Тагил — Пермь нужно было около 8,5 тысяч тонн. Пока производительность нашего с Демидовым производства к сожалению, была очень далека от таких показателей.
А учитывая, что дальше по плану намечалась уже полноценная большая стройка дороги Питер-Москва, когда демидовская сталь сможет поступить на внешние рынки, было вообще не понятно. Видимо, не в ближайшие годы. Разве что я наконец найду партнера для освоения донецко-криворожского района. Но там такой объем работы нужно было поднять, что даже думать об этом было страшно.
