— В следующем номере обязательно нужно осветить проблемы с погодой в Западной Европе, — я сверился с записями в блокноте, отметил карандашом темы, которые уже обсудили и продолжил. — Требуется аналитическая заметка по поводу увеличения потока переселенцев, повышения стоимости зерна и других возможных последствий катастрофического неурожая. Не мне вас учить.

В том, что неурожай будет именно катастрофическим, судя по всему, никто уже не сомневался.

— Сделаем, ваше императорское высочество, — главный редактор моего экономического вестника «Финансы и политика» мелко закивал, выражая верноподданническую готовность исполнить любое пожелание. Лично мне Акакий — вот наградили же человека гоголевским именем родители — Петрович Званцев не нравился категорически. Он был весь такой скользкий как угорь и такой же изворотливый, маленький, чахлый, плешивый, с бегающими глазками и вечно влажными ладонями — никогда не любил особ такого рода. Если бы не настоятельная рекомендация Измайлова, ни за что бы не поставил его во главе чего-то более серьезного, чем общественная уборная.

Тем не менее в работе Званцев показал себя более чем сносно, в кротчайшие сроки отладив процесс и откопав где-то несколько годных репортеров и специалистов, хорошо подкованных именно в финансовой сфере. В общем, человек без особой фантазии, но работящий и исполнительный. А то что про свою выгоду не забывает — это даже хорошо, проще контролировать. Были бы все такие, через пятьдесят лет бы человека в космос запустили бы.

— И да, нужно мимоходом отметить, что прошлогодний мораторий на экспорт пшеницы, введённый императором, в этом году позволит нашим зерноторговцам откусить жирный кусок от европейского пирога. Только аккуратно, без излишних восхвалений, как само собой разумеющееся.

— Понял, — опять закивал Званцев.

— Дальше, — я опять заглянул в блокнот, — что по статье об экономическом обосновании отмены крепостного права? Как продвигается?

Тема была скользкая, готовилась в тайне от императора явочным так сказать порядком. Не факт, что цензура в лице самого Александра в итоге пропустила бы такую провокационную и подрывающую общественные устои статью, однако мне нужно было самому четко сформулировать и формализовать интуитивно понятные до того вещи. В общем работа была бы полезна в любом случае.

— Готова больше чем на половину, — отозвался редактор. — Бюрократы из министерства внутренних дел задерживают все дело. Выбить у них какую-то статистику — это каждый раз настоящее испытание.

— Знакомая история, — я кивнул и пробежался по списку тем. — Так… Европейская политика — это не к вам, перспективы дома Бонапартов во Франции тоже. Нужен будет очерк о торговой деятельности РАК, естественно в самых радужных тонах, но это не к спеху. И, пожалуй, что на этом все. Пойду еще к поэтам загляну, может они чем-то обрадуют. Не затягивайте с материалом по крепостному праву, если что можете ссылаться на меня. Всего хорошего.

Выходящий под высочайшим покровительством — и на мои деньги, о чем знал более ограниченный круг людей — литературный журнал «Колокол» буквально за пару лет стал настоящим центром писательской жизни Российской империи. На самом деле даже два года для подобного рода изданий, которые появлялись и исчезали пачками, порой осиливая один-два тиража, был уже достаточно приличным сроком.

Но, конечно же, не причастность монаршей семьи — хоть, чего скрывать, были и те, кому это было важно — и не срок жизни издания, сделал его популярным сначала среди писательской братии, а потом — что логично — и у читателей. Все было просто и отчасти даже пошло. Гонорары. Никто в столице не мог себе позволить выплачивать авторам столь большие деньги, какие мог предложить я. Просто журнал изначально задумывался как планово-убыточное предприятие — как, впрочем, и другие мои издания — и соответственно ни о каком балансе доходов и расходов тут никто даже не задумывался. С другой стороны, нужно признать, что на фоне остальных моих предприятий, приносящих более чем солидную прибыль, десяток другой тысяч рублей чистого минуса в год совершенно терялись, будучи каплей в море строящейся финансово-промышленной империи.

Я любил иногда заходить в редакцию, пообщаться с творческой интеллигенцией и просто познакомиться с людьми, чьи труды в будущем дети будут ненавидеть на уроках литературы. Учитывая, что некоторые из авторов сами только-только вышли из ученического возраста, уверен, они от такой перспективы совсем бы не пришли в восторг, а может по примеру не родившегося еще — кажется, не уверен в этом на сто процентов, — Гоголя и вовсе бы уничтожили некоторые свои труды, дабы не мучить в будущем подрастающие поколения. Увы, нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся.

Иногда я даже заносил кое-какие стихи — выученные еще в школе или полюбившиеся в более зрелом возрасте и переделанные в удобоваримом в плане времени написания вид — для публикации в журнале. Естественно, под выдуманным псевдонимом «Кузьма Прутков»: история уже пошла по другому руслу, может пишущие под этой маской авторы и не соберутся теперь в одном месте. Что же теперь пропадать такому шикарному псевдониму?

В тот раз я хотел заскочить в редакцию журнала согласовать бюджет по гонорарам на второе полугодие 1816 года. Обычно с такими вопросами, я, чтобы не тратить лишнего времени, вызвал редакторов к себе в Михайловский, однако порой все же выделял полдня чтобы окинуть хозяйство начальственным взглядом. Так-то у меня был для этого Измайлов, который с учреждением новых изданий получил повышение до директора издательского дома, но и самому порой посмотреть, чем занимаются твои работники — тоже дело не лишнее. Тем более, что идти далеко было не нужно — редакции всех трех периодических изданий были расположены в одном здании на Фонтанке.

— Ваше императорское высочество, — из раздумий меня выдернул молодой парень, изобразивший при виде приближение великого князя приличествующий моменту поклон.

Невысокий — особенно на фоне моих двух метров — рост, кучерявые волосы, смуглая кожа, высокий лоб, не слишком приятные черты лица. И да — еще не слишком густые, но уже вполне узнаваемые бакенбарды. Не узнать было просто невозможно.

— О! Наше юное дарование! — Учитывая, что разница в возрасте между нами была минимальна — всего три года, называть поэта «юным», было с моей стороны несколько самонадеянно, однако учитывая мой «психологический возраст», именно так я его и ощущал. — Добрый день, Александр Сергеевич, а вы с новыми шедеврами к редактору?

Пушкин, явно обескураженный тем, что великий князь узнал его в лицо, только молча кивнул, не зная, что ответить по такому случаю. Учитывая, что молодой человек только в этом году закончил Александровский лицей — четвертый набор этого учебного заведения — и пока еще ничем толком не прославился, это было достаточно неожиданно. Естественно, он же не знал, что в будущем его портреты будут висеть по всем кабинетам литературы на одной шестой части суши.

— Видел я ваши стихи, — как бы объясняя причину своей осведомленности продолжил я меж тем. — Ну и, если уж говорить прямо, подписывал смету по гонорарам. Что сказать? Толково, толково. Есть куда расти, увлечение творчеством Дениса Давыдова видно сквозь строки, но уже и сейчас более чем прилично.

Я мысленно вознес хвалу своей учительнице русского и литературы в школе, которая вдалбливала нам знания по своему предмету с особой остервенелостью. Кто бы мог подумать, что остатки тех знаний когда-то пригодятся.

— Да, ваше императорское высочество, — опять кивнул Пушкин. Он в сущности был еще совсем мальчик, и в того заядлого задиру и дуэлянта еще совсем не превратился. Впрочем, дурной характер уже во всю проглядывался. — Спасибо за лесную оценку. Мне очень приятно.

Бесята, тем не менее, в глазах поэта, который потихоньку взял себя в руки, явно намекали, что похвала представителя императорской фамилии Александру нашему свет Сергеевичу на самом деле до одного места.