— Да я… — Вилора смутилась, — не умею я писать-то, да и зачем?

— Отец учил тебя, между прочим, — голосом, не терпящим возражений, напомнил лекарь. — Однажды ты сумела написать его имя и фамилию всего с одной ошибкой!

— Я не помню, — грустно отметила девушка и вдруг с интересом спросила: — твои тоже писала?

— Только имя, — улыбнулся Рентан и вновь требовательно протянул письменные принадлежности. — Это не сложно. И ничего постыдного в том, что ты чего-то не умеешь, тоже нет, — видя, что этого недостаточно, он добавил: — мне нужно знать, поверь, это очень важно.

— Ладно, — Вилора нехотя взяла листок и с крайне озадаченным выражением лица повертела в руках свинцовый карандаш.

Процесс не сразу, но пошёл. Особенно после того, как листик оказался на твёрдой поверхности, а карандаш в нужной руке. Отсутствующих, вернее утраченных навыков это не вернуло, но начало было положено.

— Бери не как я, а как тебе будет удобнее, — посоветовал лекарь. — Теперь попробуй нарисовать круг… ага, хорошо. Теперь помести внутрь треугольник без основания…

— Что такое треугольник? — приподняв голову, уточнила девушка с прищуром. — И где у него это… основание?

— Не важно, две черты, как острая крыша дома, понимаешь? — прикинув, что освоение простейшей геометрии займёт слишком много времени, попытался небезуспешно объяснить Рентан. — Ага, да, именно так! Теперь пересеки его двумя прямыми параллельными линиями.

— Прям… пара… какими?

— Прямыми, идущими рядом, но не пересекающимися…

— Как обочина дороги?

— Да.

— Ага, ясно, что дальше?.. Ух ты, как ярко светится! — радость быстро сменилась паникой, а сама Вилора с ужасом скомкала, а затем порвала листок, подхватившись на ноги. — Это же… это же! Я… я, получается!!!

У девушки не хватало слов на все испытываемые эмоции. Лекарь же такому исходу нисколько не удивился и остался спокоен. И старался это спокойствие распространить, несмотря на то, что имел повод для ничуть не меньшей эмоциональной бури, пускай и совершенно иного окраса.

«Вот оно! Решение!»

— Успокойся. Вдохни-выдохни и встань передо мной. — Когда Вилора выполнила требуемое, не столько успокоившись, сколько сдерживаясь, Рентан продолжил: — Как только ты начертила руну, ты что-нибудь почуствовала? Слабость, головокружение?

— Да нет, нормально всё! Но я же…

— Спокойно. Высыпаний у тебя тоже нет, верно?

Однако Вилоре было не до спокойствия и тем более не до каких-то там высыпаний.

— Выходит, я тоже больна! Синей чумой!

— Нет.

— Ты сам сказал, способности к магии от болячки!

— Твои способности к магии врождённые.

— А вот и не так! — упрямо стояла на своём девушка, уже частично пребывая в истерике.

— Вилора, ты забываешь, с кем говоришь. Я очень хорошо помню, как на второй год после твоего рождения в Оренгард заявился маг и потребовал отдать тебя. Пытался даже мухлевать: дал тебе тайком от отца Стотравник, хотел таким образом увеличить способности к магии, показать то, чего на самом деле не было. Скандал разразился тогда на весь город. Но отец сумел отстоять тебя.

— Я могла стать тоже, эм, магичкой? — глаза девушки расширились от удивления.

— Нет. Только, прости за прямоту, второсортной прислугой. Твои способности были сильно ниже средних. Поэтому-то ты их и не замечала, хотя они, несомненно, проявлялись и раньше.

Рентан, не сдержавшись, улыбнулся, что мгновенно насторожило Вилору:

— Что-то я ничегошеньки не понимаю, и эту твою лыбу тоже!

— Видишь ли, — лекарю всё сложнее было выражаться понятно, — по всему выходит, что ты должна заболеть. Гораздо сильнее моего и быстрее. Посуди сама: с уже заболевшим Римпаном ты пересеклась ещё до Власвы, затем провела вместе с ним более чем достаточно времени. Особенно недавно, — он не стал договаривать, только многозначительно обвёл взглядом келью. — Но ты по всем признакам здорова или переносишь чуму крайне легко. Взять хотя бы эту руну, — Рентан поднял листики. — Будь ты больна, твой дар не только бы усилился, но ещё и стал куда хуже поддаваться контролю. Однако, как видишь, твоя руна куда лучше моей. Можно, конечно, подождать пару дней, но я уверен: ничего в твоём состоянии, то есть самочувствии, не изменится. Ни завтра, ни через неделю.

Голова у него начинала кружиться, в горле словно застрял ком, а на глаза навернулись слёзы. Вилора, не понимая, что это означает, развела руками:

— Ну повезло мне, чё такова? Как там говорится: Двенадцать за мной…

— Повезло не тебе, а всему миру! — лекарь воскликнул настолько громко, что, кажется, задрожали каменные стены кельи. Он улыбался так, как не улыбался уже много-много лет. — Как ты не понимаешь?! Это решение! Ты — решение!

От его крика Вилора сильно растерялась, абсолютно ничего не понимая. Даже семья Римпана и та приподняла головы. Рентан же ничего не мог объяснить, хотя очень хотел поделиться своей радостью. Пытаясь выразить невыразимое, он просто подскочил к ней, крепко обнял, а затем и вовсе закружил.

— Я помню! — вдруг прошептала девушка, в чьих зрачках отражалось полное счастья лицо лекаря. — Я вспомнила тебя! Дядя Набен!

Вместо того чтобы испытывать радость от момента или радость от того, что его вспомнили, на лице Рентана проступил панический страх, а сам он отшатнулся от Вилоры как от огня.

— Нет! — воскликнул он и сразу требовательно повторил лишь немногим спокойнее. — Не надо!

— Мне всё равно! — крикнула на него Вилора, начиная злиться. — Ты единственный мой близкий человек!

Рентан многое мог на это сказать. Кем являлся Фрим Набен и чем «прославился». Как он относился к своему прошлому. Как сама Вилора всего пару дней назад относилась к своему прошлому. Не сказал. Поникнув, промолчал, стиснув губы от досады и злости. Ни на кого-то ещё, а на самого себя и своё прошлое. На свой никогда не врущий скелет в шкафу.

— Я может глупенькая и вправду ничегошеньки не понимаю, — приблизившись и осторожно взяв за руку, снова попыталась наладить контакт девушка. — Простая бродяжка из Оренгарда. Но даже мне понятно, что нас всех можешь спасти именно ты. И меня тоже, ведь если все умрут, то и моя очередь не за горами, — она встала так, чтобы встретиться с лекарем глазами. — Именно ты, дядюшка Набен. Или Рентан.

Лекарь удивлённо поднял на неё взгляд, лишь примерно улавливая мысль. В общих чертах, широкими мазками. Мысль тем не менее невероятно умную и мудрую.

— Ты не сможешь остановить Синюю чуму, отказываясь и отрицая своё прошлое. Ведь ключ к решению всего, корень проблемы находится именно там.

Вероятно, Вилора сказала иначе. Совершенно не так. Но что куда важнее, с тем же посылом и смыслом. Этого Рентану было достаточно.

***

Центр Власвы редко пустовал — людно было всегда, за исключением совсем уж позднего времени суток. Утром и днём здесь кипела торговля, решались вопросы городской жизни и налогообложения. Ближе к вечеру наступала пора отдыхать и расслабляться, из-за чего акцент смещался на еду и музыку. Использовалась главная площадь города и для решения общегородских проблем, либо громкого требования чего-либо, наиболее часто: чтобы всего хорошего стало больше, а всего плохого, соответственно, меньше.

Однако для выяснения отношений с городскими властями, представителями городской знати и крупнейшими гильдиями редко использовались праздничные дни. Жители Власвы, не будучи дураками, предпочитали заниматься политикой в рабочие дни. Исключения, конечно же, бывали. Иногда приходилось затянуть пояса потуже и пожертвовать выходным. Но ни разу в многовековой истории города никто не смел зариться с политикой на праздничные дни, не говоря уже про главный праздник в году — Пир Винарда.

Синяя чума вмешалась и в этот аспект городской жизни. Перед домом Собраний в вечерней полутьме было яблоку негде упасть. Но не было ни музыки, ни радости. Только бесконечная растерянность и отчаянное желание получить ответы на вопросы от людей, в иное время с радостью называвшимися элитой, главными и пользующимися всеми соответствующими высокому статусу преференциями. Но сегодня они знали не больше других и чувствовали себя ничуть не лучше. Болезни было всё равно, кого убивать. Толпа не желала этого понимать, всё равно настойчиво требуя ответа. А получая оный, но неугодный, недостаточный, просто повторяла вопрос, словно надеясь, что если спросить десять или сто раз, то что-то непременно изменится, причём к лучшему.