— Да ты сбрендил, что ли?! Думать о мёртвых, когда гибнет целый город? Найди себе занятие получше!

— Помнить нужно всегда, не прикрываясь обстоятельствами! — возразил бы ему лекарь. — Это отличает нас от животных.

— Ой, я тебя умоляю! Притворное человеколюбие, вернее, некрофилия — вот это что! — Локто бы крайне притворно заломил руки, расплываясь в характерной ухмылке. — Ты же не помнишь, например, о своей матери круглосуточно. Или скажешь, что это не такой уж важный человек в твоей жизни?

— Пример и вправду не самый удачный. Мы ведь говорим о конкретных людях, — принялся бы рассуждать Рентан. — Разные люди могут быть по-разному для меня важны. Чью-то смерть я буду вспоминать раз в год, а чью-то считаю кощунственным не вспоминать хотя бы раз в день. А ведь ещё критерий давности обозначенных…

— Ох, ну пустился ты в свою эту галиматью! — простонал бы Локто, кривясь как от скисшей капусты. — Помнить — это ключевое. Сколько раз в году — это уже следующий этап, значительно менее важный. Мёртвым всё равно, сколько раз ты приходишь на их могилу тревожить их покой.

— Ещё немного, и ты заявишь, что память о мёртвых — вещь сугубо утилитарная, про которую нужно вспоминать лишь когда удобно, — заметил бы лекарь, с трудом понимая, о чём говорит его собеседник.

— Да ведь так оно есть! — делец повысил бы голос, улыбаясь шире прежнего. — Ну, если отсеять всю эту моралистскую мишуру. Помним, когда можем помнить, чтить, когда есть возможность чтить, носим подарки на могилу, когда есть что дарить.

— Моралистскую мишуру нельзя отсеивать, поверь моему опыту. Страшные вещи случаются с людьми, ставящими себя выше морали.

— Существует чуть больше двух крайностей. Я не люблю пускаться в это высокоинтеллектуальное болото, но если ты так настаиваешь: наше бытие определяет сознание! Не наоборот! То есть говоря проще: наши ритуалы — это что мы можем делать относительно регулярно! И ты идёшь против этого принципа: сознаёшь себя вопреки бытию, — такую бы длинную и заумную речь Локто бы не смог произнести без бокала чего-нибудь очень вдохновляющего под рукой. — Знаешь, почему северные варвары хоронят своих мертвецов не в земле, а в воде?

— Потому что земля их промерзшая на десять метров вниз, если вообще есть, — не хотя бы согласился Рентан. — Дерева тоже нет…

— Вот-вот. А воды у них сколько угодно! — довольно улыбаясь, перебил бы его делец.

Этот разговор продолжался бы долго, очень долго. Не столько из-за остроты самого вопроса, сколько из-за желания выговориться. Его тема бы постепенно смещалась, видоизменялась и совершала крутые повороты, периодически соскакивая на совершенно посторонние вопросы. Однако этот разговор никогда не случился и уже не случится.

Перед Рентаном лежало бездыханное, бледное как мел, тело его друга, обращенное безумцем, лишенным эмоций, в злобную насмешку. Именно так происходящее воспринимал лекарь. Причём очень ясно осознавая, что сам предводитель Охотников никак не мог насладиться этим жестом. Это делало поступок Войтона Турне не только жестоким, но и бессмысленным.

— Что мне с тобой делать? — спросил Рентан, поправляя и приглаживая волосы Локто, но на этот раз не получил ответа, даже мысленного. — Ставить эксперименты? Да я лучше сразу отдам душу Отвергнутому! Да, у него Вилора, но…

Заставив себя замолчать, лекарь отвернулся от тела и пошёл расставлять оборудование, сортировать реагенты. Это заняло у него неприлично много времени. Дело было не в медлительности или нежелании работать, не только в них. Рентан попросту не знал, с чего нужно начать. Только понимал, чего хочет достигнуть в конечном счёте.

На лестнице, ведущей в подвал, раздались грузные шаги. Не менее грузный, к тому же очень измождённый голос также не заставил себя долго ждать.

— Вижу, тебе опять нужна взбучка или чевой ты тут копошишься? — поинтересовалась Миловида без всякого намека на то, что сказанное шутка.

— Меньше всего сейчас мне нужна взбучка, — как можно спокойнее, но уже готовясь к худшему, возразил Рентан.

Прежде чем продолжить, женщина прошла к единственному стулу и плюхнулась в него. Похоже, сейчас ей было всё равно, что на нём и здоровому человеку совершенного иного телосложения было бы крайне неудобно.

— Догадываюсь. И тем не менее, — возобновила разговор Миловида и махнула рукой в сторону Локто, — надеюсь, этот пройдоха здесь не по твоей больной прихоти?

— Нет. Он умер сегодня, то есть вчера утром. Войтону, видно, показалось хорошей идеей использовать его тело.

— Я с ним немного говорила, он сюда заявился. Как по мне, хорошие идеи его не навещают. Никогда, — она бросила взгляд на лекаря. — Хотя рада буду ошибиться. — Рентан ничего на это не сказал, поэтому после небольшой паузы Миловида продолжила: — Я скажу унести Локто отсюда. Охотники организовали костище за городом, сжигают покойных — это лучшее, на что он сегодня может рассчитывать.

— Хорошо. Спасибо.

— Полагаю, тебе нужна замена?

— Не знаю, — лекарь покачал головой и признался, — не знаю, что мне делать.

Миловида, вопреки обыкновению, не стала издеваться или едко комментировать его слова, а почесала многочисленные подбородки и предположила:

— Найти способ сделать эту дрянь безвредной.

— Не выйдет. Слишком мало времени. К тому же я… — Рентан прикусил язык, — в курсе, что это тупиковый путь.

— Ну, у кого-то мало, — женщина подняла пухлую руку, заметно посиневшую в районе кончиков пальцев, — у кого-то не так уж и мало.

— Ошибаетесь, — возразил лекарь.

Он поднял правую руку, вытянул её перед собой, закрыл глаза, сосредотачиваясь, и громко щелкнул пальцами. Жест пришлось повторять трижды, прежде чем над кистью возникло несколько магических, разноцветных искорок.

— Я не маг. Просто знаю несколько фокусов, — объяснил Рентан. — Ещё сутки назад это бы не сработало, так что…

— Мне казалось, что ты-то к этой дряни невосприимчив, — Миловида подозрительно прищурилась. — Как же ты тогда в прошлый раз выжил?

— Соблюдал осторожность, немного везения…

— Чушь! — коротко, резко, но очень ёмко оборвала его женщина. — Чушь собачья!

— Но если у меня был иммунитет… — с нажимом запуская шестерёнки в своей голове, принялся рассуждать Рентан, — если он пропал, тогда…

— Ты не так уж и стар, ты не болел ничем серьёзным в последние годы, ты не алкоголик, — принялась перечислять Миловида. — Значит, твой организм ничем не ослаблен. Иммунитет исчез сам по себе. А коль так, то он, вероятно, не врождённый, — женщина недобро осклабилась. — Мне вспоминается одна занятная книженция, которая где-то валяется у меня. Научная работа «Иммунитет» за авторством неких Фрима Мено и его коллеги Фрима Набена.

Рентан вытаращился на неё, очень хорошо понимая, что означает это заявление. Миловида тоже некоторое время сверлила его взглядом, а затем нехотя сообщила:

— Я знала, кто ты такой сразу, как увидела, ещё тогда, в ратуше.

— Вы тогда были против, чтобы наш караван вошёл в город, — напомнил лекарь. — Если бы не Цимон…

— Говорю же, знала, — невозмутимо перебила женщина. — Или ты думаешь, что я просто так была против? Просто так решила дать от ворот поворот целому каравану несчастных, потерявших всё людей? — она прищурила глаза. — Я знала. Знала и то, чем закончится простодушное человеколюбие старикана. Что даже если ты не натворишь чего такого, то оно само тебя найдёт однажды.

Рентан в этот момент о многом думал. Даже слишком. Поэтому усилием воли сосредоточился на вещи, которая была важна именно в текущий момент времени — Синей чуме.

— Чтобы появился иммунитет, нужно переболеть, но я не видел тех, кто бы заразился и выжил…

— Не часто ты смотришься в зеркало, а?

Вначале он хотел поднять на смех это предположение. Синяя чума даже не убивала, она уничтожала людей без шансов на выживание за очень короткий срок. И тут до лекаря дошло, вернее, его отпустила одна мысль, что возможна только невосприимчивость к болезни, а взамен пришло сразу множество иных догадок.