Гражданский спокойно лицезрел экзекуцию, терпеливо ожидая пока я до него доберусь.

— Свободно? — без особой надежды поинтересовался я.

Незнакомец сделал приглашающий жест.

Я с шумом поставил поднос с нехитрым харчем, уселся сам. Только тут в уши ввинтился шум жующего сообщества. От нервов я на некоторое время выключился.

— Трудный день? — понимающе произнес гражданин.

Глаза его смотрели весело. Он был в расцвете мужской силы, не приемлющего отказ дамы априори. Ухоженное гладкое лицо. Уверенность. Хронический оптимизм. Идеальная фигура. Пиджак зверски притален как у подростка. Сильные пальцы с ухоженными ногтями.

Не наш человек, заподозрил я.

— Вы кто? — невежливо осведомился я, надоело быть вежливым.

— О, простите! — сосед церемонно наклонил голову. — Стэнли Дуглас Данлопп, профессор Гессенского университета, Президент немецкого философского общества.

Опа, ошарашенно подумал я. Немецкий шпион в самом закрытом городе на земле!

Я забыл про еду.

— Вы, наверное, удивлены, как я здесь оказался? — поинтересовался профессор. — Простите, не расслышал вашего имени!

Я торопливо представился. Нехай в БНД[7] знают наших.

Данлопп достал из кармана пиджака запаянный в файл бумагу. Судя по натруженным сгибам ее раскрывали и демонстрировали неисчислимое число раз.

— Это бумага рекордсмен! — подтвердил профессор. — Вы не представляете, герр Вершинин, сколько раз на дню мне приходится ее доставать! Если бы она была меньше размером я бы повесил ее вместо бейджика не пиджак.

Я развернул знаменитый триптих. Канцелярия Главного военного коменданта! Ого!

— Это что? Подпись самого генерала Ярославского? — недоверчиво спросил я.

Когда мое начальство хотело «пробить» еще одного следователя, их к Ярославскому близко не подпустили. Зарубили на дальних подступах из адъютантов. А тут такое.

— Как вам удалось заполучить ее?

— Новые веяния! — пожал он плечами.

— И что вы потеряли в наших чертогах, пан философ? — поинтересовался я.

Данлопп удивился, что я его так назвал. Гоголя он не читал, да и не знал, то это. Пресвященная Европа, мать ее ети.

— Можете называть меня Стэн! — предложил профессор.

— Жак! — мрачно представился я. — И чем же вы занимаетесь?

— Счастьем! — просто ответил тот. — Вот вы, например, счастливы, Жак?

— Сомневаюсь! — буркнул я. — У меня в номере поселили животное стадо, а в столовой скоро перестанут обслуживать. Вернее, не так. Обслуживать не перестанут, но каждый раз будут проделывать это с такой миной, что есть расхочется. А когда я пойду с подносом, то меня постараются уронить. Я старый, координация уже не та, и я не уверен, что в конце концов пинальщикам это не удастся.

— Это проблема! — серьезно согласился профессор. — Я не знаю, утешит вас это или нет, но человек не создан для счастья.

— А для чего он создан? Для работы и издевательств начальства?

— Для размножения! — Данлопп пожал плечами. — Человек существует исключительно для продолжения рода. Это его единственная функция, остальное все наносное. Культура, наука, прогресс. Человек должен создать себе подобного и благополучно загнуться.

— Жесткая философия! — покачал я головой. — Почему вы тогда решили искать счастья в Москве? Раньше, я понимаю, но сейчас! — я повел руками.

Несколько рыл с готовностью повернулись.

— Идеальные исполнители для размножения! — сказал я. — Прекрасно функционирующий половой аппарат!

На лице Данлоппа быстро мелькнуло некое удовлетворение. У меня даже возникло чувство, что он узнал цитату, довольно специфичную, но эмоция лишь коснулась краем его ухоженных черт и исчезла.

Отличительная черта заграничного человека ухоженность. Здоровая кожа, хорошо наложенный тональный крем. Почти 100 лет мы не можем избавить Европу от гомосексуализма. Бабы их страшны как черти, с огромными мужицкими руками, вот мужики и взялись дуть друг дружку.

Распрощавшись с Данлоппом, я позвонил своему куратору из комендатуры подполковнику Шизданову и попросил узнать, как можно больше про пана философа.

— Для официального запроса необходимы веские причины! — подчеркнул Шизданов.

— Есть подозрение, что профессор Данлопп шпион Центра, маньяк и убийца! — сказал я. — Присылайте запрос, я подпишу!

— Ну зачем же? Мне достаточно вашего устного указания!

Не пойму Шизданова. Не знаю, что ему надули в уши и кем он меня считает. Судя по оказываемому уважению важной шишкой с секретной миссией. На самом деле я направлен в мертвый город как самый распоследний проштрафившийся следователь. У Алкоголиковой радужные надежды, что меня либо шпана москворецкая зарежет, либо я тривиально развалю дело. После этого мне торжественно вручат набор дешевых чашек и пинком отправят в отставку.

Посему Шизданов будет носом землю рыть. Ну что делать? Не верю я пану философу. Не зря он тут подвизался. Тут у него бубновый интерес.

И рожа у него не наша. Ухожен опять же сверх меры. Не заднеприводный ли?

Я вернулся в номер страстно мечтая, чтобы тот чудесным образом очистился. Не сушились носки на батарее, не пахло здоровой бычьей спермой.

Куда там.

— Гаси свет, следователь! — недовольно произнес прапорщик Багреев. — Не видишь, люди спят! Падай вон на матрас у стенки!

— Вы чрезвычайно великодушны! Целый матрас! — ответил я.

— Будешь выеживаться, пойдешь в коридор! — пригрозил прапор.

— Больше претензий не имею! — торопливо проговорил я.

Багреев, лежа на двуспальном диване, пренебрежительно посмотрел на меня. Я неосторожно улыбнулся своим мыслям.

— Чего лыбишься, следователь?

Я торопливо загасил свет.

— Спокойной ночи, тащ прапорщик!

— Пошел ты! — душевно послал тот.

И вам того же, пожелал я. Спи, голубок, а мы тебе крылышки подрежем. Ты не представляешь, какое у тебя будет насыщенное утро.

Комендантский патруль прибыл ровно в 5 утра.

В дверь забухали кулаком, раздались гортанные крики.

— Кого черти принесли? — простонал прапорщик Багреев со своего президентского дивана.

— Комендатура! Открывай!

— А волшебное слово?

— Бегом!

Багреев встал, подмыкнул труселя, босой прошамкал к дверям, отпер. В номер ввалились вооруженные солдаты комендантского взвода, с ними 2 офицера. Капитан из армейцев, второй представился следователем УСБ.

Мне сделалось приятно.

— Постановление на проведение обыска! — сказал бэшник.

В помещении зажгли свет.

Проявились заспанные физиономии сержанта Дашкова и ефрейтора Егошина.

— Командир, в чем дело? — панибратски начали они.

Но фокус не удался. Бэшник скользнул по мне взглядом. Надо сказать, впервые с начала экзекуции. Я для него словно бы не существовал. Но это не так. Как бы он поступил, если бы не важняк Вершинин? Ставлю брусок золота против конфетки подушечка, что он обошел бы «Шератон» за километр. Все знают, что тут штаб пинальщиков. А кто такие пинальщики? Правильно. Любимчики Вечного. Нигде не воюют, зато на торжествах сидят в первых рядах, увешанные медальками за строевые смотры, а со сцены им поет безголосый Любимов. Поет дрянно, но слова правильные.

— Если есть запрещенные предметы, прошу предъявить добровольно! — предложил бэшник.

Пинальщики начали разводить руками в разной степени интенсивности. Тогда я зевнул и сказал:

— У прапорщика в тумбочке кокаин. У этих двоих он уже внутри. Там за батареей в пакете гашиш. У Егошина насвай на кармане. У всех троих левые стволы. У Дашкова пачка фальшивых 5-ти тысячных!

И озабоченно обратился к пинальщикам:

— Я ничего не упустил? Или, пардон, я ошибся? Но тут и так лет на 10 каждому!

Все разом смешалось. Кони, люди. На меня озверело кинулись все трое одновременно. Частично помешали друг другу. Но я думаю, бить меня они не решились. Так, попихали руками, в результате я оказался запиханным в угол номера точно старый матрас и даже не упал.