Упрямый до глупости Лао Тяньшу следовал своим идеалам, даже если они становились причиной его нестерпимых мучений. Он редко позволял себе расслабляться, отдых считал пустой тратой времени, и часто забывал поесть. Возможно, если б не забота учеников, Тяньшу умер бы раньше от истощения.

Он никогда не выражал свои чувства словами, предпочитая молчать с лучезарной улыбкой в любой ситуации. О том, что у Тяньшу на душе, можно было судить лишь по поступкам. Впрочем, с этим у Чэньсина никогда не было сложностей. Каждое действие выдавало его с головой, и Чэньсин, научившись внимательно за ним наблюдать, читал чувства учителя, как раскрытую книгу.

Лао Тяньшу почти не умел себя защищать. Сколько он ни пытался освоить боевые искусства, тело продолжало противиться сложным движениям, а рука не поднималась нанести вред живому, будь то человек или обычное дерево. Этот просветлённый был рождён для созидания, и отнюдь не для разрушения. И хотя жестокость и грязь этого мира порой вынуждали его применять свою скрытую силу, он оставался собой: прекрасным цветком с незапятнанными лепестками. С мечом в руке или без, просветлённый руководствовался исключительно совестью.

Лао Тяньшу не являл собой совершенство, и всё же никто не мог с ним сравниться. Время, проведённое с наставником, стало лучшим периодом в жизни Чэньсина, единственным живым огоньком посреди беспроглядной тоски.

Восемнадцать лет назад, он, несмышлёный пятилетний ребёнок, не представлял, что недавно нашедший его просветлённый скоро исчезнет.

Вечерами он сидел рядом с наставником и слушал песню, которую они сочинили вдвоём. Чэньсин наслаждался чарующим голосом Лао Тяньшу и не догадывался, насколько важен для него этот бессмертный. Окутанный его неповторимым теплом, Чэньсин иногда замечал, как сердце в груди бьётся быстрее обычного и отчего-то болезненно.

Понять свои чувства Чэньсин смог только после смерти учителя. Всё встало на свои места, когда он коснулся осколков меча, спрятанных в вещах Лао Тяньшу. Боль, что ему довелось тогда испытать, была сравнима с пыткой тысячи порезов. Каждая клеточка тела, изнывая от безутешного горя, кричала вместе с ним в унисон. И если бы не надежда, что наставник вернётся, Чэньсин бы ушёл вслед за ним.

В тот день, сидя в луже собственной крови, опустошённый и совершенно раздавленный, он смотрел на осколки меча, на письмо с печатью души Лао Тяньшу, и уговаривал себя продолжить бороться.

Не важно, сколько десятилетий пройдёт. Чэньсин всё равно будет ждать его. И пусть изнутри его кости разъедает отчаяние, пусть встреча с отцом его дорогого учителя не помогла подобраться к разгадке, он не согласен сдаваться.

Раньше его путеводной звездой была алая лента, теперь же ему придётся искать другой ориентир. Каким бы он ни был, Чэньсин отыщет его и проложит дорогу к Тяньшу, куда бы они ни вела. За ним он пойдёт хоть в логово демонов, хоть в Небесное царство.

Чэньсин так долго говорил о наставнике, что у всех собравшихся в комнате создалось впечатление, будто он знал его целую жизнь.

— Почему этот Тяньшу искал только отца? А как же мать? Она ведь, вообще-то, его родила, — раздражённо спросила Лу Цайхуа, когда они уже вышли из дома.

После рассказа наставника девушка прониклась к Цюй Сяолинь особенным чувством. Нечто похожее она часто испытывала, когда зажигала палочки благовоний у портретов родителей. Словно тушь, растекающаяся по мокрой бумаге, всё естественно заполняла светлая грусть. Эхом в груди отдавалась щемящая боль, но любовь, смешавшись с почтением и благодарностью, почти без труда её приглушала.

Цюй Сяолинь вызывала у неё восхищение. Небольшая история, в которой женщина играла второстепенную роль, всколыхнула в душе Цайхуа веру в себя и одновременно зажгла пламя гнева.

Цюй Сяолинь добилась высот исключительно благодаря своим многолетним стараниям. Являясь ученицей школы Чуньцзе, где учителя не обучают своих подопечных навыкам боя, она самостоятельно освоила боевые искусства. Конечно, сравниться с просветлёнными с горы Лунхушань Сяолинь не могла, но всех остальных эта женщина превосходила по силе. Её ждало прекрасное будущее, если бы только она не отказалась от него в пользу любви.

И этот выбор не был бы плох, если б Цюй Сяолинь полюбила другого. Связав жизнь с Чжуаньцзэ, она собственноручно подписала себе приговор.

Удивительная, с какой стороны ни в взгляни, и заслуживающая уважения женщина, в конечном итоге, казалось, была рождена для того, чтобы дать жизнь Тяньшу. Она умерла, похоронив вместе с собой тысячи неосуществлённых возможностей, а её прославленный сын никогда не думал о ней. Именно это и злило Лу Цайхуа.

— Вообще-то, — поспешил оправдать своего наставника Чэньсин. — О ней ему никто не рассказывал.

В ответ Цайхуа закатила глаза. Но стоило слегка приподнять голову к небу, как по позвоночнику пробежал холодок. Будто бы обескровленная, половина небесного купола приобрела мертвенно-бледный оттенок, и края облаков чуть заметно подкрасились розовым. Вот-вот наступит закат!

Словно прочитав её мысли, Чэньсин запрыгнул на меч, легко поднял Цайхуа и опустил перед собой.

— Если опоздаем, Чжао в порошок нас сотрёт, — предупредил юноша её возмущения.

Однако Лу Цайхуа всё же выразила своё недовольство. Для вида. С силой наступила Чэньсину на ногу, чтобы запомнил, как следует: так просто хорошего отношения он от неё не добьётся. И хотя Цайхуа уже к нему относилась, как к другу, показывать это она не желала. Даже если он весьма неплохой человек. Даже если ей нравится ощущать тёплые ладони Чэньсина на своей талии.

Чёрный клинок вмиг взмыл к облакам, расстелившимся над землёй разрозненными лоскутами. Порывы холодного ветра нещадно били в лицо, заставляя крепко зажмуриваться, трепали одежды, грозя изорвать их в мелкие клочья. Но как бы сильно они ни препятствовали двум просветлённым, меч неуклонно продолжал свой полёт к горе Лунхушань.

Земля, укрытая бархатом зелени, домишки, размером с человеческий ноготь, тончайшие нити дорог — в масштабах целого мира всё потеряло свой прежний смысл. То, что когда-то казалось большим и значительным, теперь слилось с окружением в сплошной разноцветный ковёр, покрылось туманом забвения.

Есть лишь бескрайнее небо да эта гора, подобная огромному спящему зверю. Лента реки огибает её скалистые пики, тысячелетние сосны насыщают воздух запахом хвои и неизменно над хижинами просветлённых возвышается пагода. Меж горных ущелий разливается аромат бесконечности. Стоит насладиться им раз, и суетные мысли навсегда покинут сознание, а сердце заполнит величие первозданной природы. Такова атмосфера горы Лунхушань, забирающей все прежние смыслы, но взамен отдающей нечто более ценное — ощущение бытия.

Просветлённые приближались к реке, когда Чэньсин почувствовал неладное. Спина покрылась мурашками, и в то же мгновение откуда-то сбоку раздался едва различимый угрожающий свист.

Всё, что Чэньсин успел сделать, — столкнуть Цайхуа с лезвия и прыгнуть в противоположную сторону. Миг промедления одному из них стоил бы жизни.

Цайхуа, с ностальгией разглядывавшая знакомые виды, не поняла, что случилось. Опора внезапно ушла из-под ног, небо с землёй поменялись местами и вскоре тело обожгло резкой болью. Какое-то время девушка не то что не могла выразить своё негодование, — ей попросту не удавалось дышать. А когда лёгкие наконец-то заполнились воздухом, и тьма перед глазами рассеялась, всё стало ясно.

В нескольких чжанах от неё и Чэньсина в землю вонзилась стрела. С точно таким же золотым оперением, что и в день итоговых испытаний на горе Тайшань.

Владелец стрелы не заставил себя долго ждать. Заведя руки за спину, с притворной улыбкой на холёном лице, к Лу Цайхуа подошёл глава школы Ли. Неторопливо, как хищник, уверенный в том, что жертве уже не спастись.

— Вот так значит новенькие выражают почтение, — бесцветным голосом произнёс Лунху Ифэй. — Пропускают собрание и вынуждают главу явиться к ним лично.