– Волк соскучился, – на губах цвета спелой черешни, заиграла легкая улыбка, – он почти год меня не видел. Хватит… – Марта стряхнула пепел, – больше я его никуда не отпущу. Пусть готовит документы, выступает на процессах. В Южную Америку он не отправится, он не знает испанского языка… – Марте казалось, что деверя и остальных беглых бонз СС надо искать именно там. После консультаций с мистером Визенталем и его центром по розыску бывших нацистов, она укрепилась в своей уверенности:

– Барбье никуда оттуда не уезжал… – Марта избегала думать о зимней ночи в Буэнос-Айресе, – а сейчас к нему присоединился Эйхман… – центр мистера Визенталя несколько раз извещали, что Эйхмана, или похожего на него человека видели в аргентинской столице:

– Моссад предупрежден, они все знают… – белокурая, с легкой проседью, голова Мишеля склонилась над снимками, – они хотят начать операцию следующей весной… – Маляр откашлялся:

– Как я понимаю, об исходе дела… – он положил ладонь на фотографии, – пока никто не подозревает… – Марта заметила старые пятна краски на длинных пальцах. Перехватив ее взгляд, Мишель усмехнулся:

– Я, хоть и директор другого музея, но из Лувра меня по старой памяти не выгоняют. За мной сохранили кабинет. Я занимаюсь с Пьером, учу его реставрации. В Эколь де Лувр, куда он пойдет, хорошая школа, но руки у парня из нужного места растут, пусть приучается к нашему делу… – Мишель с сыном работал над разрозненными страницами часослова двенадцатого века из собрания аббатства Святого Винсента в Санлисе:

– Я надеялся на какие-то документы от Маргарет, дочери рыцаря Джона Холланда, – признался он Марте, – однако твой предок не оставила после себя ничего, кроме отрывка письма… – Марта разлила кофе:

– Сигурд, ее сын, воевал на Руси, вместе с мечом, а о дочери ничего не известно… – Мишель пожал плечами:

– Ничего. Пергамент обрывается, мы даже не знаем, где она жила… – он отхлебнул крепкий эспрессо:

– Статью на таком скудном материале не напишешь, я имею в виду, о дочери. Статья о Маргарет уже вышла… – Мишель привез Марте оттиск с автографом. Открыв портсигар, Марта поправила его:

– Дело еще не закончено, дорогой Маляр. Как и с твоими занятиями, невозможно написать и опубликовать статью, не имея на руках подлинника картины или гравюры. Нам нужен подлинник, то есть правда от мадемуазель Лады… – Мишель помолчал:

– Ты думаешь, что рисунок Ван Эйка тоже сохранился? Если Максимилиан выжил, если он где-то в Южной Америке… – голубые глаза блеснули холодом, – надо его найти. Не только из-за рисунка, но и потому, что он должен предстать перед судом… – Мишель понял, что только открытый процесс над фон Рабе поможет Лауре:

– Таблетки сделали свое дело, угрозы самоубийства больше нет, однако она замкнулась в себе. Теперь, когда и Хана уезжает, дома кроме Пьера, никого не останется… – с Аароном Майером Мишель встречался в городе. Лаура не потерпела бы сына Клары в квартире:

– Я обедаю с ним и Джо, когда граф Дате нас навещает, – заметил Мишель, – с парнями я и сам чувствую себя молодым… – Тиква намеревалась приехать в Париж на Рождество:

– Они с Ханой показывают моноспектакль о судьбе Анны Франк, в кабаре и на частных вечеринках, – сказал Мишель Марте, – а потом Хана нас покидает для Израиля… – Марта присвистнула: «Неожиданно». Мишель развел руками:

– Я ничего не знал. Она связалась с тамошними театрами, организовала себе выступления… – падчерица небрежно сказала:

– Меня попросили поездить по армейским базам с военным ансамблем. Я все-таки еврейка, дядя Мишель, Израиль моя страна… – Марта вскинула бровь:

– Аарон Горовиц весной призывается. На Хануку он полетит домой, поддержать мать… – Мишель отозвался:

– Они сдружились, когда мальчик у нас гостил проездом. Но у них нет ничего общего. Хана певица, а он будущий раввин… – Мишель вернул Марте снимки:

– В общем, все понятно. Пообедаем сегодня вместе, а в остальном… – он взглянул на часы, – мне нужна хорошая машина… – Марта удивилась:

– Куда ты собираешься поехать? Ты первый раз в Берлине… – барон хмыкнул:

– Вовсе нет. Когда мы с Вороном бежали из крепости Кольдиц, он с покойной Августой отправился на юг, к швейцарской границе, а я домой на запад. Я был в Берлине проездом, пил пиво на вокзале Фридрихштрассе… – Марта потушила сигарету:

– Машина тебе зачем? Я тебя довезу, куда надо. В любом случае, все музеи на востоке, куда тебе хода нет… – Мишель накинул пиджак, висящий на спинке стула:

– Ты хочешь, чтобы она… – барон запнулся, – мадемуазель Лада, дала показания насчет Кепки… – в окна палате били лучи заходящего солнца. Марта выпрямила спину, бронзовые волосы словно светились:

– Марта на рисунке Ван Эйка так же смотрела, – понял Мишель, – наверняка, именно она и создала шифр на раме зеркала. Констанца его прочитала, однако папка первой леди Констанцы совершенно точно погибла. Но я верю, что рисунок сохранился. Я обязан найти его, вернуть человечеству, чтобы хоть немного искупить свою вину… – Мишелю с трудом давалась реставрация:

– Я каждый раз думаю, что я уничтожил бесценные сокровища ради спасения Лауры, – понял он, – но, если я отыщу рисунок, и фон Рабе вместе с ним, мне станет легче. И Лаура, может быть, оправится… – Марта откинула голову назад:

– Ее показания нужны не мне, Мишель, а союзным службам безопасности, включая и французские… – он поправил галстук:

– Отдам на кухню сыры, и еще кое-что. Я успел заехать на рю Мобийон, привезти гостинцы от месье Жироля. Волк оценит паштет и фуа-гра… – на пороге он обернулся:

– Дай мне машину, а остальное… – Марте показалось, что в его глазах промелькнула грусть, – остальное моя ответственность. Я обещаю, что Лада заговорит… – он тихо закрыл за собой дверь.

Сквозь раскрытые окна в беленую комнатку веяло осенним лесом. Терраса выходила на огороженное озеро, с лодочным причалом. На другом берегу виднелись железные ворота и будка охраны. По верху забора не проложили колючую проволоку, но Мишель поморщился:

– Все равно это тюрьма, пусть и с камином. Обстановка проще, чем на виллах гэбистов, однако ясно, что здесь не загородный коттедж…

Дом помещался в глубине Груневальда. На узкую дорогу, ведущую к воротам, падали золотые листья, над темной водой озерца щебетали воробьи. На деревянных ступенях террасы лежали желуди, плетеную мебель аккуратно прикрыли чехлами. Мишель незаметно оглядел круглый расшатанный стол, венские стулья, потертый ковер на половицах:

– В отличие от Лубянки, роскоши от союзных секретных служб ждать не стоит. О тамошних виллах она уже прочла показания… – на коленях Лады лежала серая папка с аффидавитом Гольдберга, с записями бесед с Констанцей и Степаном. Крутились катушки массивного магнетофона. Мишель слушал знакомый, немного надтреснутый, глухой голос:

– В Будапеште, в пятьдесят шестом году, он меня пытал так, как и в Москве, в сорок пятом… – щелкнула зажигалка, – репертуар у господина Кепки не меняется. Фармакология становится более действенной, – доктор Судаков усмехнулся, – однако ногти и зубы он все равно вырывает клещами…

Узнав о цели поездки в Берлин, Мишель заказал международный звонок в кибуц Кирьят Анавим:

– Я уверен, что у вашей… – он помялся, – в общем, у ваших работников, есть такая техника, Авраам. Я везу заверенные показания и фотографии, но живой человеческий голос всегда лучше… – кузен пообещал:

– Техника найдется. Встречай завтра рейс в аэропорту Орли… – командир экипажа израильского лайнера привез Мишелю чемоданчик с двумя катушками пленки:

– Сорок пятый год и пятьдесят шестой год, – вздохнул Мишель, – рассказ идет почти три часа… – запись не редактировали. Он слышал русский мат кузена, звук воды, льющейся в стакан, тяжелое дыхание. Авраам говорил на французском языке.

В папке, переданной Мишелем Ладе, лежали и фотографии:

– Роза и Эмиль в Мон-Сен-Мартене, Эмиль в Нюрнберге, в больнице, после покушения, снимки покойной Эстер, живой и в морге, в Вене, снимки самого Кепки… – он пожалел, что нельзя сделать видеоленту: