– Что делать, Ладушка… – она спряталась в его сильных руках, – ты будешь блистать на заграничных сценах, а я… – он коротко улыбнулся, – сидеть в вечной мерзлоте. Театров в наших местах не заведено, да и не пускают к нам никого с большой земли… – Лада решила, что товарищ Котов занимается исследованиями космоса:

– Понятно, почему он об этом не говорит. Ему запрещено обсуждать работу с посторонними… – до западной будки ей оставался один человек. Лада взглянула на очередь, змеящуюся в противоположном направлении. Восточные немцы удерживали пакеты из магазинов на Кудам:

– Только один юноша с пустыми руками, вернее, с рюкзаком… – приятного вида, невысокий паренек носил темно-синюю, аккуратную рабочую куртку и самодельного вида, грубошерстный шарф. Солнце освещало рыжие пряди, среди коротко стриженых каштановых волос. Лада запахнула свое пальто с медными пуговицами:

– Я оделась во все черное, – поняла девушка, – словно я в трауре… – она щелкнула замочком сумочки:

– Хватит. Сделай свое дело, и возвращайся в Москву. Он… товарищ Котов, сказал, что года через три может оказаться в столице… – Лада решила:

– Я уйду со сцены, из кинематографа. В Средней Азии всегда требуются работники в дома культуры. Узбекский язык я знаю. Ему после Заполярья надо обосноваться в тепле. Он сможет преподавать математику и физику в школе. Совсем как в нашем фильме… – девушка поймала себя на улыбке, – и у нас обязательно появится малыш… – ожидая, пока освободится место у будки, она обернулась.

В конец очереди встал высокий, широкоплечий мужчина, в затрепанном драповом пальто. Шею прикрывал рыбацкий вязаный свитер, на белокурых волосах он носил старое кепи. Лада успела увидеть яркие, голубые глаза:

– Словно летнее небо, – подумала она, – он не восточный немец. Он бедно одет, но он свободный человек… – Саломея Александровна смертно побледнела. Незнакомец смотрел прямо на нее:

– Словно он ее знает, – Лада отчего-то испугалась, – зачем она открывает сумочку…

Сухо затрещали пистолетные выстрелы, по асфальту Чек-Пойнт-Чарли запели пули. Плексиглас будки раскололся, пограничник вскочил с места. Прикрыв голову руками, Лада рухнула под барьер.

Паспорт Зигфрида Верке, силезского немца, родившегося в Бреслау в год начала первой войны, был, по мнению Волка, неуязвимым.

В сорок пятом году герр Верке, освобожденный советскими войсками из хорошо знакомого Максиму концлагеря Плашов, бежал на запад с остальным населением Силезии. В концлагере герр Зигфрид пребывал вовсе не, как бы выразились в СССР, за политику:

– Он торговал наркотиками, спиртом и бензином, – фыркнул собеседник Максима, в польском Вроцлаве, – и поставлял девчонок немецким офицерам. В общем, никакой разницы с его довоенными занятиями… – в социалистической Германии Верке получил новый паспорт в серой обложке, с циркулем и молотом:

– Отсидеть он у коммунистов не успел, – смешливо сказал поляк, – но, думаю, дело было за малым. Однако Зигфрид нарвался на перо, как вы говорите… – в пятидесятом году Верке явился в Бреслау за старыми должками:

– Он на запад собрался, – поляк разлил водку, – не хотел появляться в капиталистической Германии с голым задом… – он мелко рассмеялся, – сто марок, пособие беженцам от социализма, ему бы не помогли… – вместо запада Верке, вернее, его труп, поплыл по Одеру к Балтийскому морю. Поляк поковырялся в крепких зубах:

– Он считал, что приехал собирать должки, однако у нашего Зигфрида имелись и кредиторы… – Волк все понял без дальнейших разъяснений. Поляк шлепнул по столу паспортом Верке:

– Выдан на десять лет, не просрочен, а фото переклеить минутное дело. Пригодился документ, не зря мы его сохранили… – он окинул Волка пристальным взглядом:

– Получается, что на Украине, в лесах, еще кто-то сидит? Не всех Сталин, гореть ему в аду вечно, в расход пустил… – границу Советского Союза Максим перешел именно в Карпатах.

Выбравшись с Урала, он доехал по паспорту Иванова до Москвы. Дорога от Свердловска на запад заняла почти две недели:

– То есть не на запад, а на юг, – поправил себя Волк, – чтобы запутать мусоров и Комитет… – он менял пригородные поезда и автобусы, дремал на жестких полках заплеванных семечками вагонов. Ночью, просыпаясь от пьяных голосов, стука колес на стыках, он сжимал кулаки:

– К колонии Рауля было не подобраться, все вокруг утыкали патрулями. Понятно, что это была ловушка, что нас ждали… – он ворочался, сминая волглую подушку, – Марта настаивала, что в Будапеште Циона встречалась с Максимилианом, что она попала в руки русских случайно. Однако ясно, что она купила себе жизнь и благополучие, предав Валленберга и остальных…

Он вспоминал черное пепелище, на месте избушки Князева, развернутые вокруг армейские палатки. Не желая рисковать арестом, оказавшись в нескольких километрах от скита, Максим взобрался на высокую сосну:

– Но я не знаю, что случилось с Машей, с Иваном Григорьевичем… – за грязным окном тамбура проносилась голая, беззвездная степь, – я понятия не имею, где сейчас Джон… – выкинув «Беломор», он устало опускал голову в руки:

– Я не имею права застревать в России. У меня семья, я должен вернуться к Марте и детям, должен отыскать Машу и Джона… – он надеялся, что его светлость, несмотря на суматоху на перевале, выжил:

– Я его не нашел… – перевал тоже кишел палатками, – но Джон знает русский язык, у него надежные документы. Я говорил ему, куда надо идти в столице… – Максим приехал в Москву, сделав крюк, через Казахстан. По старым адресам, как выражался Волк, герцог не появлялся. Торчать в столице дальше было опасно. Избавившись от паспорта Иванова, получив новые документы, Максим добрался до Карпат:

– Остальное было просто, – заметил он поляку, – знакомцы моих знакомцев, – он имел в виду доктора Судакова и покойную Эстер, – помогли мне, связали с теми, кто еще сидит в горах… – остатки разгромленных Советами бандеровцев бежали на запад, однако по Карпатам бродило несколько, как писали в газетах, недобитых банд. Переход границы, к облегчению Волка, обошелся без пальбы:

– В гэбистов я бы стрелял, – пальцы, невольно, коснулись кармана пальто, – и в мерзавку Циону, разрядил бы пистолет, но пограничники, мальчишки на срочной службе. Я бы не поднял на них оружие… – в Берлин Волк приехал тоже безоружным. Поляк во Вроцлаве, довоенный подельник пана Блау, предлагал ему ствол:

– Бонус, – рассмеялся он, – вместе с паспортом. Все равно, кажется, со старыми делишками я покончил, по крайней мере, на этом континенте… – до первой войны родня уголовника подалась в Америку:

– В Чикаго, – гордо сказал он, – у моего троюродного брата адвокатская контора. Я, наконец, отыскал его через прелатов, вырвал у скупердяя вызов и гарантию… – Волк хмыкнул:

– Я сам, между прочим, адвокат с дипломом… – поляк окинул взглядом его разбитые сапоги, деревенский ватник и заросшее щетиной лицо:

– Ты еще скажи, что обедал с королевой английской, пан Вилк… – Максим только усмехнулся:

– На восточной стороне всех обыскивают, – заметил он поляку, забирая паспорт, – лучше не лезть на рожон… – о порядке перехода внутренней границы Берлина Волк знал от жены. На прощание поляк вздохнул:

– Некоторые на еврейках женятся, Польша пока разрешает выезд в Израиль. Но Конрад туда подался, и что из этого вышло? Прошел Аушвиц, а погиб от рук каких-то арабов… – Волк был уверен, что пана Конрада убили агенты НКВД по наущению Ционы. Он не стал говорить об этом поляку:

– Какая разница, те, кто мертвы, мертвы… – он вспомнил далекий женский голос на перевале, – хотя Циона еще поплатится за предательство. Мы ее найдем, и за все рассчитаемся, но сначала надо вырваться отсюда… – до барьера ему оставалось каких-то пять человек. В Берлин Волк спокойно приплыл на барже по Шпрее. Поляк дал ему адрес надежного человека, речника:

– Он тебя устроит матросом, – пообещал уголовник, – можно сказать, отдохнешь на реке… – путь в немецкую столицу занял два месяца: