– Получу диплом музейного работника и пойду в Сюртэ, – небрежно заметил Пьер, – незачем меня отговаривать… – Мишель, в общем, и не собирался:

– Хотя вернуть наши картины вряд ли удастся, – подумал он, – Теодор строит галерею в Сиэтле, но там он разместит новую коллекцию… – он покачал немного поседевшей головой:

– Марта говорит, что новостей никаких нет. Однако весточки не ожидается, пока они не доберутся хоть до какого-то посольства… – Эмиль, недовольно отозвался:

– Марта с Виллемом чуть ли ни два года там кочевали. Конечно, прошло мало времени… – Гольдберг подумал:

– Может быть, они что-то узнают о моих девочках. Марта утверждает, что нельзя терять надежды, что Аннет и Надин могли выжить. Хотя как узнать… – он повертел вилку, – миссия строго засекречена, в семье о полете знает едва ли пять человек. Вряд ли они отправятся в Москву на встречу с Кепкой. Того вообще могли давно расстрелять, после падения Берия… – до них донесся нежный голос:

– Но я гость Парижа, месье, мне рекомендовали ваш ресторан… – изящная блондинка у стойки метрдотеля напомнила Гольдбергу покойную Цилу:

– Волосы похожи, – понял он, – но у Цилы они были рыжие. Элиза в нее пошла, она светловолосая. Роза темненькая, как Аннет и Надин. У девушки даже куртка такая, как была у Цилы… – барон де Лу нахмурился:

– Погоди-ка, у нее знакомое лицо… – поднявшись, немного прихрамывая, Мишель пошел к стойке.

Преподавательница французского в ташкентской школе Лады, рассказывала девочкам о парижском яблочном пироге. Золотистые кусочки фруктов в блестящей карамели увенчивали нежный, румяный бисквит:

– Месье Жироль славится выпечкой… – Ладе подлили вина, – его жена, мадам Манон, известный кондитер… – месье де Лу поднял бровь, – позвольте себе кусочек, мадемуазель, в честь вашего первого обеда на Левом Берегу… – Лада не могла поверить, что заместитель министра культуры ужинает в обычном ресторане:

– Сюда ходят простые парижане, – девушка незаметно оглядывалась, – никаких отдельных кабинетов, никакой номенклатуры, как у нас говорится… – на открытии фестиваля советского кино, в зале «Олимпия», министр и его заместитель, месье де Лу, сидели в партере, рядом с обыкновенными зрителями. Лада смущенно отозвалась:

– Мне посоветовали заведение в Москве, но я не думала, что сюда так сложно попасть… – приятель месье де Лу, длинноносый, седоватый мужчина, средних лет, в простом пенсне, усмехнулся:

– Не сложно, а невозможно, мадемуазель. Даже президенту Франции придется стоять в живой очереди… – Лада наконец донесла до губ серебряную вилку. Пирог таял во рту, отдавая ванилью:

– Яблоки сюда идут старинных сортов… – Мишель откашлялся, – например, Кальвиль. Такой пирог делают с грушами, сливами, ананасами… Впрочем, это новые веяния… – на розовых губах поблескивали крупинки сахара. Мадемуазель Лада покачала головой:

– Пушкин писал об ананасах. Меж сыром лимбургским живым и ананасом золотым… – у нее был старомодный, хорошо знакомый Мишелю русский акцент:

– Так говорили эмигранты, оказавшиеся в Париже после революции, – понял он, – приятели Теодора… – Мишель утвердительно заметил:

– Вы учились французскому языку у носителя… – белая щека немного зарделась:

– Не совсем. В школе мне преподавала пожилая женщина. Она навещала Париж до революции… – Мишель не сомневался, что речь идет о ссыльной. Он читал биографию Лады в фестивальном буклете:

– Бедная девочка, она перенесла блокаду, она круглая сирота, жила в детском доме… – он хмыкнул:

– Русские, конечно, сюда приехали в сопровождении эскорта гэбистов… – делегация жила в третьеразрядном отеле, по соседству с посольством СССР, на рю Гренель, – но я член компартии, в конце концов. Я могу пригласить актрису, человека искусства, на концерт. Подозрений такой визит не вызовет… – Мишель, по крайней мере, на это надеялся.

Завтрашним вечером падчерица, как Мишель, по привычке называл Хану, пела на Монмартре, в большой, беспорядочной квартире, рядом с Мулен де ла Галетт. Резиденция была больше известна, как R-26. Хана показала Мишелю небольшую, с яркой печатью афишку. Синий квадрат резали черные буквы: «Дате». Мишель хмыкнул:

– Работа Ива Кляйна, издалека видно… – он купил монохром художника для большой гостиной на набережной Августинок, – дядя Теодор тоже ценит его холсты… – Хана вздохнула:

– Я пела в сборных концертах, но чужие песни. Здесь я впервые играю свою музыку. Это большая ответственность, дядя Мишель. Мадам Пиаф обещала приехать, – девушка повела изящной рукой, – ожидается две сотни человек из творческого мира… – поступив в парижскую консерваторию, Хана продолжала заниматься с Момо:

– Мы с Пьером придем тебя поддержать, – пообещал Мишель, – в субботу вечером можно отправиться в постель и после полуночи…

Он бывал в огромной квартире, с террасой, выходящей на ветряную мельницу, символ Монмартра:

– В апартаментах два десятка комнат, – успокоил себя Мишель, – ожидается толпа народа… – он до сих пор чувствовал себя немного неловко рядом с Момо, – тем более, она болеет, она редко задерживается на вечеринках… – отвозя или забирая Хану с занятий, он замечал, как плохо выглядит Момо:

– Она худеет, при раке так случается, – озабоченно подумал Мишель, – а ведь она моя ровесница, ей нет сорока пяти… – вдохнув прохладный аромат ландыша, он заставил себя отвести глаза от белой шеи, открытой воротником шелковой блузки. Девушка носила короткую замшевую курточку. Юбка едва прикрывала колени.

До него донесся скрипучий голос Гольдберга:

– Значит, ваша нынешняя преподавательница, тоже не носитель языка… – Лада робко кивнула:

– Мадам Саломея москвичка, она работает в университете… – на пиджаках мужчин она увидела трехцветные розетки:

– Орден Почетного Легиона, – вспомнила Лада, – у месье де Лу, то есть товарища де Лу, есть и партизанские награды. Его жена сражалась в Сопротивлении, сидела в концлагере… – она решила, что месье Эмиль, как представился приятель месье де Лу, получил орден после войны:

– Он врач, он здесь на конференции по борьбе с черной оспой… – Лада поняла, что лицо бельгийца ей знакомо:

– Точно, он похож на Хамфри Богарта… – перед ними появился кофейник, месье Жироль водрузил на стол серебряную конфетницу:

– Трюфели делала моя жена, – ресторатор подмигнул Ладе, – лучший шоколад в Париже. Надо было вам сразу сказать, мадемуазель, что вы знакомы с месье Маляром и месье Монахом. Их друзья, мои друзья… – владелец заведения отошел. Лада недоуменно посмотрела на Гольдберга:

– Месье Монах, это вы… – вблизи она еще больше напоминала покойную Цилу:

– Оставь, она девчонка, – сказал себе Эмиль, – но вообще русские могли ее сюда подослать. Они знают, что я здесь. В заседаниях комиссии участвует советская делегация… – Гольдберг не сомневался, что после расстрела русских танков в Венгрии, в его досье на Лубянке поставили очередную галочку:

– Стрелял Тупица, но кто станет разбираться? Марта настаивает, что Циона в Будапеште перебежала к русским, что именно она ранила Цилу. Она якобы встречалась в городе с фон Рабе… – Эмиль не очень верил, что фон Рабе выжил:

– Генрик и Адель сейчас в Швейцарии, – вспомнил он, – они дают частные концерты на вилле какого-то воротилы. Марта считает, что он может быть связан с бывшими нацистами… – за бывшими нацистами, по мнению Гольдберга, не надо было далеко ездить:

– Персонал СС сидит в Бонне, в министерствах Западной Германии. Хорошо, что у них не хватило наглости отправить на конференцию бывших эсэсовских врачей… – Гольдберг не смолчал бы, увидев в зале заседаний таких чиновников:

– Или они прислали ее сюда ради Мишеля… – он заметил, как приятель смотрит на русскую, – но откуда они знают, что Мишель был в нацистском плену после войны, что он присматривал за Янтарной Комнатой… – Мишель налил Ладе кофе:

– Именно он. Вы, мадемуазель, обедали с главой бельгийского Сопротивления, кавалером двух десятков орденов, и вообще, – Мишель повел рукой, – по сравнению с ним я рядовой партизан… – Гольдберг что-то пробормотал. Барон весело добавил: