– Рядом особняк, где жил Гендель, – подытожил Наум Исаакович, – ничего удивительного, если некий Александр Шпинне… – фамилию в настоящем, западногерманском паспорте мальчик выбрал сам, – столкнется с красивой девушкой в табачной лавке, или в автобусе. Ты ее на год младше, – Эйтингон подмигнул Саше, – но это ничему не мешает. Ты выглядишь старше своих лет… – Саша подумал, что товарищ Котов прав:

– У меня изменился взгляд после перевала, после гибели Маши. Никто не скажет, что мне всего семнадцать… – вернувшись из камеры на большую землю, как шутливо сказал товарищ Котов, Саша узнал, что 880 при смерти:

– Произошла нештатная ситуация, – коротко объяснил наставник, – 880 пытался бежать, напал на нашего работника, но его остановили. Он больше не твоя забота. Закончишь училище, проведешь каникулы на Волге, с Журавлевыми, а в сентябре приедешь в Москву… – Саша, по легенде студент университета в Западном Берлине, подстраховывал товарища Лемана, в устранении врага советской власти, бандита Бандеры:

– Потом Невеста, – большая ладонь Котова легла на фотографии, – она должна увлечься тобой, оказаться в твоей постели, – наставник нисколько не смущался, – и начать говорить… – Саша убедился, что товарищ Саломея действительно проверяла его:

– Иначе мне бы не дали такое задание, – он надеялся, что не покраснел, – наверное, ее рапорт был хвалебным. То есть, я думаю, что хвалебным… – девушка на фото была хорошенькой, длинноногой, с каштановыми, прямыми волосами. Товарищ Котов подвинул Саше пухлую папку:

– Шпинне, то есть ты, – он покачал пальцем, – католик. Невеста у нас довольно набожна, ходит в Бромптонскую ораторию, причащается, исповедуется. Однако ночные клубы она тоже посещает, – товарищ Котов усмехнулся, – в общем, читай, разбирайся. На следующей неделе представишь схему работы. Я тебя проэкзаменую в знании Берлина и Германии, в догматах католицизма… – Саша удивился:

– Вы знаете догматы католицизма… – товарищ Котов сварливо ответил:

– Я могу вести молитву в синагоге или читать Коран. За сорок лет работы я где только не побывал, милый мой… – девушку Саша разглядывал без интереса:

– Она задание, только и всего, – подумал юноша, – мне надо разыграть любовь, чтобы она начала давать информацию о планах британской разведки. Это все не так, как было с Машей… – он знал, что Журавлевы похоронили дочь в Куйбышеве:

– Надо будет сходить на кладбище, – напомнил себе Саша, – и вообще поддержать их с Мартой. Но какой мерзавец 880, вовремя я сообщил о его планах… – товарищ Котов поднялся:

– Лондон тебе знать не надо, но в Берлине будь любезен разобраться. Осенью у вас не останется времени на прогулки по городу, группа сразу отправится в Мюнхен… – парень потянул к себе блокнот с ручкой:

– Можете не сомневаться, товарищ Котов, – горячо сказал он, – я все сделаю, Невеста ничего не заподозрит… – на пороге Эйтингон обернулся. Мальчик склонил светловолосую голову над картами, над университетской брошюрой:

– Он очень тщательно подходит к делу, – ласково подумал Эйтингон, – он старательный, как Матвей. Однако он способен и на самостоятельные решения, как случилось с Машей. Парень не побоялся взять на себя ответственность. Он обеспечил удачный исход операции, пусть и ценой ее жизни. Горский такой был, – Наум Исаакович тихо прикрыл дверь, – для него люди ничего не значили. Этим Саша пошел в деда…

Он не хотел звонить в аэропорт при мальчике. Найдя пустующий кабинет, присев на край стола, Эйтингон сверился с часами: «Пора».

Лада стояла у телефона-автомата, за углом от единственного в зоне международных вылетов кафе. Даже отсюда она слышала тяжелый акцент во французском языке Королёва:

– Же сюи ле селебр экриван рюсс, же кондемн Пастернак… – прошлой осенью, после присуждения Пастернаку Нобелевской премии, Королёв напечатал в «Литературной газете» статью: «Сорняк среди поля ржи». Лада поморщилась:

– Он намекал на еврейское происхождение Пастернака, призывал лишить его советского гражданства, выслать из СССР. На собрании Союза Писателей он выступал с похожими требованиями… – на застольях Королёв всегда поднимал тост за русский народ:

– Однако он сам предпочитает ездить с творческими командировками по Европе… – французы зашумели. Королёв веско добавил:

– Пастернак не па безуан де ла литератур рюс… – Лада подумала:

– Интересно, откуда он знает французский язык? До революции он служил мальчиком на побегушках в гостинице, у него начальное образование и рабфак за плечами… – до нее донесся звон бокалов:

– Шампанского, – вальяжно велел Королёв, по-русски, – ну бувон пур ля виктуар дю коммунизм… – Лада незаметно вертела красный паспорт. Получив документ в будочке пограничника, устраивая его в сумке, она решила, что случилась ошибка:

– Наверное, офицер случайно вложил записку между страницами… – аккуратный почерк сообщал:

– Товарищ Яринич, в одиннадцать утра подойдите к телефону-автомату рядом с кафе в зоне вылета… – Лада вспомнила о машинописных копиях стихов Пастернака:

– Он… товарищ Котов, их видел. Но он сам сидел, он жертва сталинского произвола. Ребята не донесли бы на меня, и он бы не донес. Но почему он тогда не приезжал с воскресенья… – Ладе стало страшно:

– Меня могут арестовать здесь, за эти стихи. Книга запрещенная, она издана на Западе. Но он… Леонид Александрович, никогда бы так не сделал… – телефон затрещал. Лада сначала не поняла, откуда раздался звук:

– Я не знала, что можно звонить на городские автоматы… – девушка несмело сняла трубку:

– Слушаю… – Наум Исаакович улыбался:

– Все идет по плану, пограничники не подвели. Сейчас я ей скажу, где искать подарок. Лада, моя Ладушка… – девушка ахнула:

– Милый, но как тебе удалось позвонить на автомат… – Лада прижала трубку к уху. Знакомый, низкий голос весело отозвался:

– Все мои инженерные навыки. Слушай меня внимательно… – закончив, он помолчал:

– Хорошего тебе полета и удачного фестиваля. Когда ты вернешься, я буду на севере… – Наум Исаакович не ожидал, что после фиаско с 880, его оставят в Москве до осени, – но я тебе напишу, Ладушка. Звонить нельзя, – он вздохнул, – в наших местах, кроме раций, ничего не заведено… – ему разрешали связываться с Сашей:

– Попрошу его отправлять Ладе открытки на ее абонентский ящик… – Лада смешливо призналась, что завела ящик для писем поклонников:

– Иначе местные почтальоны не порадовались бы, – фыркнула девушка, – иногда в день приходит по десятку конвертов… – Наум Исаакович предусмотрительно записал номер ящика на Главпочтамте. Он слышал легкое дыхание девушки:

– Я тебя люблю, – шепнул Эйтингон, – и я очень скоро буду с тобой, Ладушка, обещаю. Беги за подарком, милая… – повесив трубку, Лада шмыгнула в дамскую уборную:

– В крайней кабинке стоит бумажный пакет… – пакет красовался в углу. Лада щелкнула щеколдой, в руках у нее оказался путеводитель:

– Paris par Arrondisment… – Лада улыбнулась:

– Не знаю, как он это сделал, но мне еще никто… – из книги выскользнул толстый конверт. Лада смотрела на пачку тысячефранковых купюр, на записку среди банкнот:

– Это его почерк, я видела, как он писал список покупок для рынка… – она читала ровные строки:

– Ателье мадам Шанель, рю Камбон, 31, модный дом Диор… – Лада шевелила губами, – Galeries Lafayette, ресторан Aux Charpentiers, на рю Мобийон… – внизу он приписал: «Я люблю тебя». Уложив конверт и путеводитель в сумочку, рядом с письмом Саломеи Александровны, Лада прислонилась к двери кабинки. Сердце отчаянно билось:

– Он не простой инженер. Он, наверное, засекречен, связан с космическими исследованиями, или с армией. Какая разница, я люблю его. Он обещал, что мы будем вместе, так и случится… – вымыв руки, она пошла в кафе.

Наум Исаакович не клал трубку, слушая короткие гудки:

– Дела на пять минут, а девочке приятно. Пусть побалует себя, она первый раз в Париже. Но обещаю, что не в последний… – дверь скрипнула, Шелепин сухо сказал: