– Поскольку могила вашего отца не сохранилась, необходимы дальнейшие изыскания… – курия писала на латыни, – вас известят о выводах особой комиссии… – процесс беатификации часто затягивался на десятки лет:

– С покойными Елизаветой и Виллемом Бельгийскими было проще, – подумал герцог, – все не заняло и пяти лет. Но здесь придется подождать, тем более, папа Пий скончался осенью… – обернувшись, едва разбирая лицо Волка, среди метели, он крикнул:

– Помнишь, как мы с тобой шли через Альпы, пятнадцать лет… – он не закончил. Впереди метнулась тень, Меир отчаянно заорал:

– Ирена! Подожди, подожди, милая! Стой, не двигайся, папа сейчас придет за тобой… – они с Волком рванулись вперед, но темная куртка полковника уже пропала из вида.

Посветив фонариком вниз, Максим сдержал ругательство:

– Ни черта ни разобрать… – он стер с иссеченного метелью лица хлопья снега, – понятно, что нам надо нырять туда… – искалеченные обломки лыж Меира валялись на обледенелых камнях:

– Я все это видел, – понял Джон, – в Тегеране под наркотиками. И Князева тоже видел, или это был туземный вождь, муж первой миссис Марты… – рука потянулась к воротнику грубошерстного свитера. Он вспомнил, что отдал клык мальчику:

– В Балморале, после обедни. День был совсем не зимний, сияло солнце. Я сказал, что оставляю ему реликвию на ответственное хранение. Совсем как в Берлине, в церкви, когда я отдал клык Эмме… – вихрь взметнул белокурые волосы. Эмма стояла рядом, протягивая ему руку:

– Будто на взлетном поле, в Патагонии… – понял Джон, – когда мы ползли навстречу друг другу. Она передала мне мальчика, я обнял ее, пытался согреть, но Эмма умирала, истекала кровью. У нее были холодные губы, я ее целовал, шептал, что я ее люблю, буду любить всегда… – сквозь завывание ветра, герцог услышал знакомый голос:

– Я тоже, милый, я тоже. Иди сюда, иди ко мне… – вокруг было не заснеженное плато, а теплая полутьма маленькой квартирки, в дешевом франкфуртском доме. Пахло кофе, купленным на черном рынке, крепкими сигаретами Марты. Эмма стягивала с него украденную на складе одежды выздоравливающих рубашку. Пуговицы стучали по половицам, она целовала медную цепочку клыка, Джон окунал руки в мягкие волосы:

– Ты ангел, – неразборчиво говорил он, – ты мое рождественское чудо, Эмма. Я глазам своим не поверил, когда увидел тебя… – он касался губами теплых слез на ее лице:

– Все закончилось, теперь мы всегда будем вместе… – крепкие руки встряхнули его за плечи, заросшую бородой щеку обожгла пощечина. В голове загудела боль, Джон растерянно пробормотал:

– Эмма жива, она не умерла. Пусти меня… – он попытался вырваться, – не смей вставать между мной и Эммой. Нас никто не разлучит… – рука Джона поползла в карман куртки:

– У него голубые глаза, как у Максимилиана, – понял герцог, – мерзавец выжил, прилетел сюда. Он следил за мной, он хочет опять украсть у меня Эмму… – сквозь шум ветра ему послышалось гудение авиационных моторов:

– Он здесь не один, беглые нацисты высаживают десант… – ноги по колено провалились в сугроб, Джон вывернулся из рук фон Рабе:

– Я тебя пристрелю, гестаповская тварь, – заорал он, – мне надо было тебя убить в Венло, но ты выжил. Ты спасся и в Антарктиде, но больше я тебе не позволю топтать землю. Ты недостоин суда и эшафота, бешеная собака… – Эмма стояла перед ним. Джон помнил холщовую рубашку девушки:

– Во Франкфурте она готовила мне завтрак. Я просыпался от запаха жареного бекона и тостов. Марта спекулировала, ей привозил припасы Мюллер. У них всегда была дома ветчина, сливочное масло, сыр… – фермерские яйца шипели на сковородке. Вынимая лопаточку из рук Эммы, Джон целовал сладкую шею, синеватые следы синяков:

– Теперь надо перевернуть… – он проводил губами ниже, по круглым косточкам, – чтобы яичница поджарилась со всех сторон. Но вообще, все сделают на кухне, пока мы с тобой будем лежать в постели… – Эмма хихикала:

– Только лежать… – Джон кивал:

– В спальне стоит спиртовка моего дедушки, времен бурской войны. Я сварю тебе кофе, мы почитаем газеты… – он вдыхал уютный аромат ванили от белокурых волос:

– Посмотрим, как дальше дело пойдет… – чтобы добраться до Эммы, ему надо было убить Максимилиана. Джон стиснул зубы:

– Сейчас у меня не дрогнет рука. Я привезу Эмму в Банбери, как я и обещал. Но не в гробу, не мертвым телом, а живой, такой, какой я ее помню, во Франкфурте. Помню, и никогда не забуду… – сорвав, наконец, куртку и свитер, вытащив пистолет, Джон начал стрелять.

Подсвечивая себе фонариком, не выпуская пистолета, Меир, осторожно двигался среди камней. Вокруг царила тьма, но полковник был уверен, что дочь рядом. Он увидел маленькую фигурку Ирены наверху, на краю расселины. Девочка прижимала к себе куклу, большие глаза смотрели на Меира. Черные локоны трепал ветер, она ежилась от холода:

– На ней только платьице и кофточка… – Меир кинулся вперед, – ни пальто, ни шарфа. Она простудится, надо увести ее отсюда, согреть… – в шуме ветра он услышал жалобный голосок:

– Папочка, мне страшно… Забери меня, пожалуйста… – младенцем Ирена совсем не плакала. Дебора удивлялась тому, как непохожи друг на друга младшие дети:

– Хаим не хотел оставаться один. Он рыдал, если понимал, что рядом никого нет… – вспомнил Меир, – мы с Деборой брали его в свою постель, хотя доктора такого не советуют… – жена отмахивалась:

– Аарон успокаивался, когда я с ним спала. Ева рассказывает, что тоже делила с матерью кровать… – в детском саду Хаима окружали приятели:

– Он не любил проводить время в одиночестве. У Ирены есть подружки, но предпочитает играть сама… – на прогулке в Центральном Парке, они с дочкой зашли в летнее кафе. Получив вафли и лимонад, Ирена притихла, разглядывая посетителей. Меир шутливо спросил:

– Пытаешься читать их мысли, милая… – девочка похлопала длинными ресницами:

– Это просто, папа… – Ирена улыбнулась, – тому мальчику… – она кивнула в сторону столика неподалеку, – надо в туалет. Он боится идти один. Там темно, надо сначала включить свет… – мальчишка возраста Ирены ерзал на стуле, – но его мама болтает с подружкой, и не обращает на него внимания… – Ирена отпила лимонада:

– Если ты, папочка, пойдешь в туалет первым, мальчик не испугается. Иначе у него случится конфуз, – дочка сморщила нос, – а он почти взрослый… – Меир рассмеялся:

– Придумываешь, сказочница. Ладно, схожу в мужскую комнату, посмотрим, права ты или нет… – открывая дверь туалета, включая свет, он обернулся. Сзади затопали детские ножки, мальчишка прошмыгнул в ярко освещенную комнату:

– Спасибо, сэр… – успел вежливо сказать парень, исчезая в кабинке. Стоя у писсуара, Меир помотал головой:

– Все равно, сказочница. Хотя она верховодит подружками, словно знает, о чем думают девчонки… – вернувшись к столику, он потрепал дочь по голове:

– Молодец. Случилось совпадение, тебе повезло… – Ирена приглашала домой приятельниц по детскому саду, но больше любила сидеть у окна гостиной:

– Здесь высоко, милая, – удивлялся Меир, – не видно, что делается на улице… – дочка качала головой:

– Я и так все вижу, папа… – Ирена редко читала и не смотрела телевизор:

– С другой стороны, так лучше для глаз, – Меир поправил пенсне, – учитывая, что Хаим у нас оказался очкариком, как говорят парни… – сын, как две капли воды, напоминал его самого в детстве:

– Он, легкий, невысокий, отлично бегает, играет в бейсбол и баскетбол… – пасынок, перед отъездом в Израиль, познакомил младшего брата со своими приятелями, в Бруклине и Гарлеме:

– Пусть ездят на площадки, ничего страшного, – сказал Меир жене, – парням почти десять лет, я в их возрасте один болтался по всему городу, а при них всегда Ева… – старшая дочь возила Хаима и его друга, Джошуа Циммермана, играть в баскетбол:

– Лучше так, чем торчать перед телевизором, – подытоживал Меир, – тем более, что Хаим не обошелся без очков… – младший сын, окруженный приятелями в детском саду, к школе выбрал себе одного друга: