– Она почти ничего не ела, – понял Аарон, – только пила кофе, и сейчас жует мандарин. Хотя бы с кофе у нас нет перебоев… – кофе на базе был самый простой, но кузина пожала плечами:

– Боц так боц. В Париже варят такой кофе в греческих и турецких забегаловках… – по столам ходили блокноты, Хана писала пожелания солдатам. Кузина привезла свои плакаты:

– Повесим на стену, – одобрительно сказал начальник базы, разглядывая черно-белое фото с гитарой, – но хотелось бы еще снимков для ребят… – Хана тряхнула головой:

– Я пришлю из Тель-Авива, то есть вам все пришлет Кирия… – начальник добавил:

– Сделаем стенд в память о наших гостях. Вы у нас первая артистка, но, я уверен, что не последняя… – ребята шумели, убирая со столов, расставляя скамьи. Аарон услышал рядом тихий голос:

– Пойду, настрою гитару, и сама… – она смутилась, – в общем, подготовлюсь. Я спою израильские песни, шансон, рок я тоже сыграю… – кузина подергала воротник солдатской рубашки:

– Дядя Авраам и Анна остаются на концерт… – она помолчала, – а ты… ты придешь, Аарон? До твоего дежурства еще далеко, только девять вечера… – он отозвался:

– Мне нельзя, ты знаешь. Завтра вечером увидимся, когда я вернусь. Хорошей тебе субботы, Хана… – прямая спина юноши, с винтовкой за плечами, скрылась за распахнутыми в коридор дверями столовой. Хана глубоко подышала:

– И тебе… Хорошей тебе субботы, Аарон… – незаметно всхлипнув, она пошла за гитарой.

Желтые лепестки дрока лежали на деревянных половицах барака, устилали армейское одеяло. Анне и Хане выделили боковую комнатку с двухъярусной койкой. На верхней постели Дате расправила концертное черное платье. На полу валялись парижские туфли на шпильке:

– Завтра вечером я покажу ребятам настоящее кабаре, – пообещала девушка, – хоть и в пустыне. Жаль, что нет фортепьяно, но я справлюсь… – она порылась в провощенной сумке:

– Карандаш для глаз, румяна, помада, тушь, духи, все при мне… – Анна поняла, что забыла, когда в последний раз пользовалась косметикой. Стоя у стола, она слушала стук капель по шиферной крыше:

– Хотя нет, на Хануку, когда я защищала докторат… – Анна тогда накрасила губы, ожидая увидеть в аудитории мужа:

– Он сначала обещал приехать, я думала, что мы пойдем в ресторан… – горло перехватило рыданием, – но он не позвонил, не извинился… – извинился Михаэль только следующим утром, вызвав Анну к телефону в кибуце:

– Дела, дела, у него всегда дела… – не обращая внимания на шабат, она щелкнула зажигалкой, – мы видимся раз в неделю, когда он приезжает в кибуц… – они с мужем спали в одной комнате:

– И даже на одной кровати, – криво усмехнулась Анна, – однако он появляется дома в середине ночи. Он ходит в детское крыло, сидит с приятелями. Все, что угодно, чтобы не оставаться со мной наедине… – Михаэль вызвался помогать на кухне и даже стал доить коров:

– Якобы так он подает детям пример, – вздохнула Анна, – хотя наши ребята никогда не отлынивали от труда. Мадам Симона над ним хлопочет, говорит, что за мужчиной надо ухаживать… – свекровь, всю жизнь посвятившая мужу и покойному сыну, нашла в Михаэле замену погибшему Жаку. Мадам Симона гордо говорила, что ее зять занимает ответственный пост:

– Ты в таком не разбираешься, – замечала она Анне, – твой отец был торговцем, но министерская должность, это важное назначение… – женщина отзывалась:

– Мадам Симона, премьер-министр ходит в шортах. Что говорить о членах кабинета, они являются на работу в сандалиях и майках… – свекровь, тем не менее, наглаживала Михаэлю рубашки:

– Ему разрешили покупать свою одежду, не как остальным членам кибуца, – Анна затянулась сигаретой, – а дядя Авраам берет костюм со склада, когда ездит на публичные лекции в Иерусалим… – семинары и занятия со студентами доктор Судаков вел в шортах или потрепанных брюках, с такой же старой рубашкой. Анна заметила, что мужу нравится хорошая одежда:

– Он из Италии, – свекровь поднимала бровь, – где мужчины славятся вкусом… – Михаэль напоминал голливудскую звезду из журналов, изредка попадавших в кибуц:

– Или Элвиса Пресли, – решила Анна, – Михаэль тоже укладывает волосы бриолином… – подумав об американском певце, она взглянула на часы:

– Ханы ждать не стоит, солдаты ее до утра не отпустят. Она половину дня теперь будет отсыпаться… – официально концерт заканчивался в полночь, но офицеры махнули рукой:

– Пусть веселятся, сколько хотят, – сказал Анне полковник, начальник базы, – завтра суббота, даже солдаты отдыхают в субботу… – Анна вспомнила, что Михаэль скоро уходит на сборы резерва:

– Это до Песаха. Теперь мы только на праздник увидимся. Хотя это его обязанность, он офицер, капитан… – муж не распространялся о том, в какой части служит на сборах:

– Я вообще ничего не знаю о его жизни вне кибуца, – поняла Анна, – не знаю, где его квартира, какие у него обязанности в министерстве… Даже о дяде Аврааме я знаю больше… – профессор Судаков на сборах резерва читал лекции солдатам:

– Он обещал, что больше никогда не возьмет в руки оружие, – подумала Анна, – он выступает за мирные переговоры с арабами… – когда заходила речь о родовом доме Судаковых, в захваченном иорданцами Еврейском Квартале, профессор замечал:

– Здесь я делаю исключение. Иерусалим должен быть единым. Ради этого я готов драться когда угодно и с кем угодно… – дождь шуршал за стальными жалюзи. Анне стало тоскливо:

– В Тель-Авиве, наверное, хорошая погода, Михаэль взял детей погулять на променад. Ларьки открыты, в городе мало кто соблюдает шабат. Он купил ребятам фалафель, мороженое, отвел парней в тир. Впрочем, Фрида и Джеки тоже хорошо стреляют. Михаэль любит возиться с детьми, этого у него не отнять. Он отличный отец, то есть в те дни, когда он бывает отцом… – Анна вспомнила сырые зимы в кибуце:

– До Синайской кампании, до всего, что случилось, до его плена. Он приезжал в отпуск из армии, мадам Симона уходила ночевать к приятельнице, а мы не вставали с постели. Но я тогда еще не могла забыть мою девочку, Маргалит… – Анна напомнила себе, что во всем есть и ее вина:

– Мадам Симона мне сказала, что не надо думать о смерти… – свекровь вздохнула:

– У всех умирали дети. Я не доносила сестру Жака до срока, она не жила. Не дал Господь, как говорится. Надо было тебе забеременеть и родить после Маргалит, тогда бы ты так не мучилась… – слезы потекли по лицу Анны, она выронила сигарету:

– Все равно бы мучилась. Но я виновата, я оттолкнула Михаэля, я была на него обижена… – дверь скрипнула, она услышала веселый голос:

– Еще одна полуночница. Я Хане кофе носил, хотя ради чести сварить ей боц, пришлось драться с половиной новобранцев Армии Обороны Израиля. Я подумал, что ты тоже не откажешься от чашки… – Авраам осекся. Стройные плечи в армейской рубашке дергались, он услышал сдавленный плач:

– Как ночью в кибуце, когда Михаэль вернулся из плена. Анна убежала от него, испугалась. Она ничего не говорила о случившемся, я не знаю, что с ними произошло. Да какая разница, – разозлился Авраам, – она опять плачет. Обещаю, что это в последний раз…

Решительно переступив порог комнатки, он привлек Анну к себе.

Сторожевая будка стояла на западной границе базы. До египетской территории отсюда оставалось каких-то пять километров. В последнее время стычки на юге утихли, но от Нахаль Оз было совсем недалеко до одноименного кибуца, где четыре года назад арабская банда похитила и убила офицера безопасности, Рои Ротберга.

На курсе молодого бойца Аарону и его товарищам зачитывали надгробную речь, произнесенную на похоронах Рои генералом Моше Даяном. Аарон вглядывался в затянутую дождевым маревом темноту:

– За границами нашего государства лежит океан ненависти, ждущий своего часа, чтобы отомстить нам. Не делайте ошибок… – голос офицера взлетел вверх, – мы поколение, долженствующее вернуть себе еврейские земли. Без стальных шлемов и затворов пушек мы не выстроим дома и не посадим деревья. Судьба нашего поколения, наш выбор в жизни, быть сильными и настойчивыми, вооруженными и безжалостными… – Аарон опустил бинокль: