– Даже в боях, защищая идеалы коммунизма, Александр Данилович не забывал о просвещении будущего поколения, то есть вас, дорогие ребята. В Екатеринбурге, ночами, он писал и редактировал знаменитый сборник «Герои революций и войн»…

Потрепанную книжку Саша привез в Свердловск. Он обрадовался, что его бывший воспитатель, в детдоме, оказался соратником деда:

– Василий Васильевич скромный человек, – понял юноша, – он никому не говорил о своих подвигах. Дедушка настаивал, что коммунист должен отличаться воздержанностью в быту. Его вдохновлял знаменитый Волк, образец аскетизма и приверженности идеалам нового общества…

Саша, с его суворовскими привычками, легко прижился в студенческом городке. Большая спальня, где обитал студент первого курса радиотехнического факультета, некто Гуревич, блистала чистотой. Ребята убирались по очереди, деля дежурства по кухне и коридору. Саша обычно поднимался раньше всех. Он делал зарядку на улице, в любую погоду, а с ноября начал обтираться снегом. Гуревич оказался отличным волейболистом и лыжником. Он писал заметки в факультетскую газету и не отлынивал от комсомольских поручений. По легенде, Саша остался военным сиротой, детдомовцем.

Он хотел сходить на лекцию товарища Королёва, в студенческом клубе, однако Москва запретила ему появляться в компании бывшего воспитателя. Саша аккуратно переписал строки Ленина в дневник:

– Начальство право, нельзя рисковать перед операцией. Я вырос, в студенческом клубе было много народа, но товарищ Королев мог меня узнать… – в дневник он вносил памятные цитаты и записывал количество отжиманий и упражнений с гирями. Под сегодняшним числом, Саша отметил:

– Коммунист не имеет права колебаться, получив партийное задание. Партия, наша душа и совесть… – перевернув страницы, он взглянул на список, на задней стороне обложки. Товарищи по будущему походу превратились в сухие инициалы. Серые глаза спокойно скользили по буквам

– Верно сказал товарищ Котов. Ради достижения высокой цели надо жертвовать мелочами. Поимка и разоблачение шпионов важнее, чем все остальное. На карту поставлена безопасность СССР. Если бы ребята об этом знали, они бы сами отдали свои жизни, можно не сомневаться…

Саша тоже не сомневался в своей правоте:

– Я выполняю приказ партии и советского правительства, думать не о чем. Дедушка и папа гордились бы мной… – не сомневался он и в том, что получит от начальства разрешение на брак с Машей Журавлевой:

– Она мне больше всего подходит… – Саша начертил целую таблицу, – мы ровесники, Михаил Иванович раньше работал в органах, да и сейчас работает. И Маша мне нравится… – покраснев, он отогнал эти мысли:

– Надо закончить училище, поступить в академию и сделать ей предложение. Остальное недостойно комсомольца, офицера… – Саша никогда не слушал рассказы соучеников, суворовцев, об увольнительных, не обсуждал со студентами девушек на факультете:

– Папа и мама любили друг друга, – напоминал себе Саша, – и дедушка с бабушкой тоже. Нельзя забывать о коммунистической морали, размениваться на случайные связи… – один из парней, суворовцев, принес из увольнительной иностранный журнал. В Ленинграде такие вещи можно было купить у моряков. Одна из девушек, в кружевном белье, напоминала Машу:

– Нельзя, нельзя… – юноша быстро поднялся, – не смей даже думать о таком… – он вспомнил, как танцевал с Машей под западную музыку:

– Это все «Голос Америки», – сердито сказал себе юноша, – они сбивают с толку молодежь, проповедуют западный образ жизни… – размеренно подышав, он встрепенулся. В дверь постучали:

– Товарищ Котов сказал, что мы увидимся за завтраком. Может быть, это товарищ Золотарев, он хочет обсудить детали похода… – Саша повернул медную ручку. На него пахнуло горьковатой лавандой, свежестью зимнего вечера:

– Я пришла пожелать вам спокойной ночи, товарищ Скорпион… – она говорила по-английски, – но вы, кажется, не спите… – в свете лампы сверкнули рыжие волосы. Товарищ Саломея, не спрашивая разрешения, прошла в комнату.

На дворе была почти полночь, однако Наум Исаакович знал, что Шелепин, в Москве, как и они, в Свердловске, пока не спит:

– Он сидит у телефона, ожидает новостей, – Наум Исаакович смотрел на трубку, – особый отряд сейчас обследует Команч… – Эйтингон не предполагал, что его светлость, с компанией, оставит в самолете значимые вещи:

– Это тайная миссия, можно сказать, за линию фронта. В Команче лежит кое-какое оружие, и все. Документов у них при себе нет, как нет и опознавательных знаков, на одежде. Скорее всего, сюда они прилетели с нашими, советскими бумагами…

Полковник Веннерстрем, в Швеции, понятия не имел, какими паспортами пользовалась миссия. Интересоваться таким было бы слишком подозрительно.

Чертя загогулины в черном блокноте, Эйтингон откинулся на спинку кресла. Мебель и обстановка на обкомовской даче оказались привычными, старомодными. Тяжелый стол темного дуба, с зеленым сукном, этажерка с брошюрами Ленина и его же гипсовым бюстом, напомнили Науму Исааковичу о бывшем кабинете на Лубянке. Золотое перо паркета вырисовывало на гладкой бумаге крючки и стрелки:

– Неизвестно, когда я теперь туда вернусь, но сейчас надо думать не об этом. Я обязан найти детей, в память покойной Розы, обязан удостовериться, что они в безопасности…

Мерно тикали часы. В полутьме блестела бронзовая рама картины, над головой Эйтингона: «Ленин и Горский на коммунистическом субботнике». Александр Данилович, в галифе и кожанке, изящно нес бревно. На столе, рядом с подробной картой севера области, в хрустальной пепельнице, дымилась сигара. В проеме задернутых штор виднелись яркие фонари, на территории. Эйтингон прищурился:

– В бане еще свет горит. Обслуга здесь проверенная, горничных держат именно для таких случаев… – коротко усмехнувшись, он взглянул на постель, в спальне:

– Я бы тоже мог попариться, что называется. Хотя вряд ли, охрана бы не позволила…

Даже на закрытой даче охранники, прилетевшие с Эйтингоном из его зоны, ни на шаг не отставали от Наума Исааковича:

– У Саломеи тоже есть личное сопровождение, – понял он, – Комитет ей до конца не доверяет, и правильно делает. Однако в баню с ней охранники не потащатся. Она туда ходила первой, до мужчин. Саша, наверное, тоже пошел, но мальчик давно отправился спать, он еще ребенок… – Эйтингон отвел глаза от кровати:

– Не сейчас. Сейчас надо вести себя очень осторожно, учитывая инициативу Золотарева… – он все не поднимал трубки. Эйтингон предполагал, что утром услышит звонок, сообщающий об уничтожении самолета:

– Мы отрежем им пути к отступлению, однако, учитывая их объединенный опыт, наличие местных документов и знание языка, они окажутся за пределами СССР раньше, чем их отыщут, в непроходимой тайге. Двое из них успешно бежали отсюда. Ягненок за это время тоже мог выучить русский. Они обзавелись пилотскими лицензиями, они могут захватить самолет местной авиации…

Наум Исаакович подумал, что осенью сорок пятого года кто-то помог его светлости и покойному мистеру Кроу покинуть СССР:

– Не Федор Петрович, и не Волков. Они оба тогда пребывали в Бутырке, где и снюхались. Нет, это был кто-то из органов, предатель в наших рядах. Мы тогда проверяли Журавлева, но он оказался чист. Нет сомнений, что потом мистера Питера выручили моряки, с пропавшей К-52, но в сорок пятом году он еще их не знал… – Эйтингон почесал седоватый висок:

– Ладно, кем бы ни был их агент, вряд ли он потащится в глухие леса. Колонию Валленберга предупредили, они ждут гостей… – взгляд настойчиво возвращался на страницу блокнота. Среди загогулин появился отчетливый силуэт холма, с семью, стоящими в кругу скалами:

– Плато Маньпупунер, Ворона им интересовалась, – по позвоночнику пробежал неприятный холодок, – почему они оставили Команч именно там? Почему Ворона рисовала те места? Мы ее держали за сотню километров оттуда, под Ивделем… – Эйтингону стало неуютно:

– В тайгу меня никто не отпустит, но я не могу здесь сидеть. Надо просить у Шелепина разрешения перебраться в Ивдель, учитывая новые аспекты операции… – он позвонил во временный штаб. Чутье его еще никогда не подводило: