Малика не заставляла девочку быть такой, но и не утверждала, что необходимости в подработке малолетней дочери не имеется. Она молчала. Смотрела на дочь уставшими заплаканными глазами, не выражающими ничего, кроме боли, и молчала. Апатия.

Женщина не чувствовала ничего, кроме боли, эмоции покинули её и возвращаться не были намерены, а из-за каждодневной непрекращающейся слабости и тяжести в голове не осознавала, что дочке рано заниматься подобным. Она тратила все свои немногочисленные силы на выдавливание улыбки и попытки излечить дочь от болезни, какой страдала и сама. Галицкая старшая даже подумать не могла, что делает хуже, не запрещая дочери учиться свыше нормы.

Но факт всегда оставался фактом.

***

Эта ночь встретила Доминику особенно ужасно. Заснуть девушке удалось лишь к двенадцати часам, — хотя подъём был в пять, — но уже через час она вскочила на кровати в горячем поту и с больно бьющимся о рёбра сердцем. Взгляд застилали слёзы, руки тряслись, а в голове гудели надменные, пугающе грубые слова, сказанные во сне неизвестным мужчиной прежде, чем она проснулась.

Ты заслужила эти страдания, стерва.

Думаешь, спустя столько лет я отпущу тебя?

Дура, смеешь гаркать, находясь в таком положении?

Кому они адресовались, Ника не понимала. Но точно знала — не ей. Магичка это понимала также, как и то, что домашние пельмени — залог счастливого дня. Она не прожила в Таиланде и недели, а потому «столько лет» неуместно было бы приписывать собственному положению, да и страданий она вроде как заслужить за свою жизнь не успела. Но, что в таком случае значил этот сон, о ком он и для чего возник в её сознании?

Идеи не появлялись, в сонной голове шипел неприятный белый шум, сопровождаемый отсутствием каких-либо мыслей. Не было слышно даже собственного голоса. Полнейшая тишина, глухая и мрачная.

Но руки что-то писали. Записывали моменты из сна в загруженный накануне дневник. Сами. Голова её думать не была способна. Она даже заметить не успела, в какой момент в руки взяла телефон.

Неожиданно на теле снова почувствовалась мягкая ткань Прасетовой толстовки, ноги ощутили грубоватую джинсу лёгких кедов, а взор преградила дверь, ведущая в пустой спящий коридор. Открыть её оказалось просто, даже в полусознательном состоянии и совсем скоро кожу обдало ночной прохладой, а уши наполнились приятным шептанием природы с нежным шуршанием высаженных на территории школы вечнозелёных деревьев. Слабый страх охватил темничку, когда она снова очутилась у полюбившейся за несколько дней беседки в окружении неожиданно успокаивающей тьмы и одиночества.

Первым после долгого молчания в голове яркой вспышкой возникло воспоминание того, как днём, стойко стерев с лица слёзы и боль, она металась от одного учителя к другому, упорно выискивая информацию для будущих уроков. Выплакавшись утром вместо завтрака, она вплоть до тёмного вечера погрузилась в записи тех или иных заклинаний, теоретических фраз и тем для обсуждения с классами. В голове смешались все услышанные за сутки термины, из-за чего вместо «Экзорцистического вызова покойника» и «Усиленной атаки против неупокоенного духа» мозг её спроецировал странные выражения по типу «Экзорцистический дух против усиленного покойника» и «Атака неупокоенного вызова», что никак не хотели покидать уставшего сознания.

Голова гудела, а беспрерывное повторение одних и тех же перепутанных выражений вводили в ступор своей неправильностью, нереальностью. Присев на скамью, Дома дала себе время немного успокоиться и, когда множественный рой дум стал небольшой кучкой, осмотрелась вокруг. Всё было по-прежнему: та же рощица, та же беседка, тот же приглушённый свет фонарей по всему периметру, та же школа и фонтан за спиной, общежитие по правую руку. Но что-то теперь кардинально отличалось.

Обширное полупустое пространство, окружённое надёжным высоким забором казалось после всего, что успело произойти невместительной клеткой с нерушимыми железным прутьями, выбраться из которой не представлялось возможным. И в этой «птичьей» клетке кружили, угрожающе нависали и зловеще глядели на неё сотни пар глаз незнакомых существ, заставляя стонать от ужаса, царапать выставленные преграды и кусать пальцы, топиться в болоте мучений, из которой было не выплыть.

За эти пару дней магичке стало ясно главное — Тхирасаку она была крайне необходима и, чтобы отвести от себя интерес остального состава Совета и Богов с их помощниками, чтобы обмануть их, он делал всё, что было в его силах. Все эти отговорки казались дуростью, просьбы помочь с отстающими учениками — чистой воды блефом, а поведение директора навлекло на устрашающие мысли. Все эти его пугающие хвальбы — прекрасная, великолепная, чудесная, долгожданная, — льстящими, имеющими одну цель: угодить себе во благо.

«Жадный до денег и власти, тщеславный и самолюбивый» — вспомнились рассказы знакомых, что были лично знакомы с этим мужчиной.

«Всегда желал поднять свою школу в глазах остальных и всем мог пожертвовать, чтобы добиться желаемого» — она узнала это ещё до перелёта. Два самых тяжёлых момента всей её жизни связались одними фразами, одними предостерегающими речами.

Да, так обычно в жизни людей и происходит: кто-то из кожи вон лезет, стараясь ублажить того, кто или может сделать его жизнь лучше, одарить большой заработной платой, или нужен ему по другим не менее меркантильным целям, но это люди — у них другое мировоззрение. Они не существа, наделённые с рождения Магией, которая может как помогать, так и вредить, причём не только магам и им подобным, — но и самим людям. Они не «дальние родственники» первых получивших право владеть Магией Богов, у которых в приоритете всегда была защита каждого человека на Земле, как благодарность за то, что оставили в живых, не истребили подчистую, а дали возможность проявить себя с хорошей стороны. В руках людей не лежит обязательство по праву рождения делать их же мир лучше путём очитки его от нечисти, рушащей человечество своей чернотой. И у них нет острой необходимости сохранять равновесие, не было чётко поставленной задачи избавлять от зла и творить добро, нет устоев, заставляющих рисковать жизнью ради тех, кто ранее уничтожал их предков, переживая, что те могут их убить, нет, — пусть и не у всех.

Ногти в очередной раз впились в ладони, уже лишённые пластырей за счёт быстрой регенерации кожи, да с такой силой, что вновь проступила кровь. Эти слова были лишь оправданиями: что людям проще, что им не приходится страдать так, как страдают маги, что их «крышуют», благодаря чему они до сих пор здоровы и не живут в страшных муках от злобных существ, избавиться от которых самим невозможно. Доминика знала, как тяжело на самом деле людям, она с ними общалась и даже дружила. Им для построения собственной жизни надо корячиться полжизни сначала в школе, потом выше: колледжи, ВУЗы и лишь после появляется возможность нормально работать, тогда как магическим существам предстояло пятнадцатилетнее обучение в школе, во время которой уже можно было со стопроцентной вероятностью найти подработку, а следом и престижную работу для долгого сотрудничества. Что уж там — всю их жизнь они только и делают, что работают, но работа эта не ежедневна, пусть и бывает опасна, позволяет многим магам жить в роскоши, кому-то в относительном достатке и лишь некоторым особенно ленивым с крышей над головой и мало-мальски хорошим питанием.

«А что я жалуюсь, правда? Еда, вода, место проживания, тепло, тамада весёлый и конкурсы интересные — всего в избытке, просто страна другая, тоже мне проблема! — Помолчав немного, с горечью в голосе Галицкая продолжила: — Вот именно! В другой стране, матерь кроличью! Где никто мне не знаком, где я уязвима и меня легко убить, пускай и придётся потом ответить по закону, где я могу быть в опасности, не зная о ней в той мере, какая требовалось бы для немедленной просьбы Небесам о возвращении домой, где каждый может оказаться врагом, готовым предать в любой момент!»