— Эти-то брови как раз и увеличивают строгую красоту её лица, — возразил художник. — Я на них больше всего и обращу внимания, когда буду её лепить. Арахнея в тот момент, когда богиня превращает её в паука! Какой сюжет! Вряд ли кто изберёт такой смелый. И я, вроде тебя, вижу её уже передо мной, превращающейся в паука.

Не спеша сменил он свой охотничий хитон на белую хламиду, которая очень шла к его волнистой чёрной бороде, и весело сказал Биасу:

— Если я останусь здесь ещё дольше, она не только превратится в паука, но, пожалуй, совсем испортится.

И, говоря это, он пошёл в свою мастерскую.

Ледша в мастерской воспользовалась своим одиночеством, чтобы удовлетворить своё любопытство. Чего только там не было, чего только нельзя было там увидеть! На пьедесталах и на полу, на шкафах и полках стояли, лежали и висели всевозможные предметы. Гипсовые слепки различных частей человеческого тела, мужские и женские фигуры из глины и воска, увядшие венки, всевозможные инструменты скульпторов, лестницы, вазы, кубки, кувшины для вина и воды, подставка, с которой свисали богатыми складками мягкие шерстяные ткани, лютня, кресла, а в углу столик с тремя свитками папируса, восковыми дощечками и тростниковыми перьями. Было бы трудно перечислить все предметы, находившиеся в этом помещении, таком обширном, что оно нисколько не казалось заставленным или переполненным. Ледша бросала удивлённые взгляды то на один, то на другой предмет, не понимая хорошенько, что они означают и для чего они могли служить. Высокий предмет на высоком постаменте посреди мастерской, на который падал яркий свет из открытого окна, был, вероятно, образом богини, но большое серое покрывало скрывало его от её взоров. Какой высокой была эта статуя! Ледша почувствовала себя в сравнении с ней маленькой и как бы приниженной. Страстное желание поднять покрывало овладело ею, но она не могла решиться на такой смелый поступок.

При вторичном осмотре всех закоулков этой обширной мастерской, которую девушка видела первый раз при дневном свете, её охватило какое-то мучительное сознание того, что ей оказывают невнимание, даже пренебрежение. Она невольно стиснула зубы, и, когда приближающийся шум шагов замер в отдалении, обманув её ожидания, она подошла к статуе и нетерпеливым движением отдёрнула покрывало. Местами сияя ослепительной белизной слоновой кости, местами сверкая золотом, предстала перед её глазами освещённая солнцем богиня. Такой статуи она ещё никогда не видала и, поражённая, сделала несколько шагов назад. Каким великим мастером был тот, кто смутил её доверчивое сердце! Созданная им богиня была Деметра; сноп колосьев в её руках указывал на это.

Какое прекрасное произведение и какое драгоценное, как сильно оно подействовало на неё, не привыкшую к такому зрелищу!

То, что теперь перед ней стояло, была та же богиня, статуя которой возвышалась в храме Деметры, здесь в Теннисе, и которой она вместе с греками не раз приносила жертвы, когда опасность угрожала жатве, и, невольно освободив своё лицо от покрывала, простёрла руку к богине, произнося слова молитвы. При этом она смотрела прямо на бледное лицо богини, и вдруг вся кровь прилила к её щекам, ноздри её тонкого носа слегка задрожали, она узнала в этом лице черты знатной александрийки. Ведь она не может ошибаться, она только что внимательно осматривала ту, в угоду которой Гермон ей вчера изменил. Теперь вспомнила она также, что её сестра Таус и Гула по настоянию Гермона позировали для статуй. С возрастающим волнением сдёрнула она покрывало со стоящего подле богини бюста. Опять голова александрийки, ещё более похожая, нежели голова Деметры. Одна только гречанка занимает его мысли; он не вылепил головы биамитянок. И что значат они, да и она, для Гермона, когда он любит эту богатую чужестранку и только её одну! Как сильно и глубоко должен был запечатлеться её образ в душе его, если он мог передать так живо и похоже черты отсутствующей. А ведь с какой дерзостью уверял он её, Ледшу, что только ей одной принадлежит его сердце. Но теперь она поняла, чего он хотел этим достичь. Если Биас прав, то цель его была уговорить её позволить вылепить её фигуру, а не лицо и голову, красоту которых он так восхвалял. Такими же льстивыми словами увлёк он Гулу и её сестру. Обещал ли он им также вылепить с них образ богини? Быстрое биение её взволнованного сердца мешало ей спокойно думать; его сильные удары напоминали ей цель её посещения. Она пришла, чтобы выяснить всё между ними; она хотела узнать, обманул ли он её и изменил ли ей. Как судья, стояла она здесь; он должен был высказать ей, чего он от неё добивается. Последующие минуты должны были решить её судьбу и, добавила она мысленно с угрозой, быть может и его. Внезапно вздрогнув, отпрянула она назад. Она не слыхала, как он вошёл в мастерскую, и его приветствие испугало её. Оно звучало довольно ласково, хотя не походило на приветствие влюблённого. Его рассердила та смелость, с какой она решилась без его позволения снять покрывало с его произведений; но, не решаясь явно высказать ей своё неудовольствие, он сказал насмешливо:

— Ты, кажется, чувствуешь себя здесь совсем как дома, прекрасная из прекраснейших. Или, быть может, богиня сама сбросила с себя покрывало, чтобы показаться её будущей заместительнице на этом пьедестале?

Этот вопрос остался без ответа. Негодование и страх хотя бы на миг позабыть цель своего прихода помешали ей даже вникнуть в его смысл. Указывая своим тонким длинным пальцем на статую, она спросила его, чьё это изображение.

— Богини Деметры, — отвечал он, — или, если ты хочешь и, как, кажется, ты уже сама узнала, дочери Архиаса.

Сердитый взгляд, который она бросила на него при этих словах, рассердил его, и он добавил строго:

— У неё прекрасное сердце; она не находит удовольствия мучить тех, кто желает ей добра, а потому я придал богине её приятные черты.

— Ты хочешь этим сказать, что мои не годились бы для этой цели. Но они ведь могут изменять своё выражение; кажется, ты уже не раз это видел. Единственно, на что моё лицо не способно и чему я сама никогда не научусь, даже в моих отношениях с тобой, это — искусно притворяться.

Он спросил довольно нежно:

— Ты, кажется, всё ещё сердишься на меня за то, что я вчера не сдержал своего обещания, — и при этом взял её руку.

Она быстро отдёрнула её и вскричала:

— Ты мне велел передать, что дочь богача Архиаса удерживает тебя вдали от меня, и ты думал, что я, как дочь варвара, должна этим удовлетвориться.

— Какие пустяки! — сказал он недовольным тоном. — Её отцу, моему бывшему опекуну, я обязан многим, а принимать гостя с почётом требуют и ваши обычаи. Но твоё упорство и ревность просто невыносимы. Чего я требую от твоей любви — только немного терпения. Подожди, наступит твоя очередь.

— Да, я знаю, что после первой наступает черёд второй и третьей. После Гулы заманил ты мою младшую сестру, Таус, в эту мастерскую. Или, быть может, я путаю, и Гула была второй?

— А, так вот в чём дело! — вскричал Гермон более удивлённый, нежели испуганный разоблачением этой тайны. — Если ты желаешь, чтобы я подтвердил это, так изволь: они обе были здесь.

— Потому что ты их завлёк твоими фальшивыми любовными клятвами.

— Не правда, эти посещения не имели ничего общего с моими сердечными делами. Гула пришла меня благодарить за оказанную ей услугу; ты ведь её знаешь, а матери такая услуга кажется всегда очень важной.

— Но ты сам её высоко ценил, потому что потребовал за неё её честь.

Рассерженный художник сказал запальчиво:

— Придержи свой язык! Незваной пришла ко мне эта женщина и такой же верной или неверной мужу ушла она, как и пришла. Если я и воспользовался ей как моделью…

— Гула — жена корабельщика, — прервала его насмешливо Ледша, — превращённая скульптором в богиню!

— В торговку рыбами, если ты уж хочешь знать. Я видел на базаре молодую женщину, предлагающую сомов; мне понравился такой сюжет для статуи, и в Гуле я нашёл подходящую модель. К сожалению, она лишь изредка решалась приходить, и я мог только вылепить эскиз, вот он стоит там в шкафу.