Сотад побледнел; свидетели, им приведённые, скрылись из комнаты. Ктезифон подошёл к Хариклу и развязал верёвки, которыми он был связан.

— Вы мне поплатитесь за это, — кричал Сотад, скрипя зубами и в бешенстве сжимая кулаки.

— Будь доволен, — сказал знакомый Ктезифона, — если мы, из уважения к друзьям твоих дочерей, не станем подавать на тебя жалобу. Теперь же, Харикл, вели перенести твои вещи в мой дом и оставайся у меня до отъезда.

Все семеро пошли в комнату Харикла. Сотад и Мелисса остались одни.

— Дура! — сказал ей Сотад. — Про дверь-то из сада ты и забыла.

Три дня спустя после этого приключения друзья вышли на берег в Пирее[34]. Несколько пристыженный и расстроенный Харикл, согласился охотно на предложение Ктезифона, полагавшего избрать кратчайший путь морем вместо того, чтобы продолжать путешествие по суше через Мегару. Отплывавший как нарочно в это время корабль, согласился взять Харикла с его рабом и лошадью за одну драхму, а Ктезифона, не имевшего никакой клади, за три обола. Как сильно забилось сердце юноши, когда он ступил на родную землю и приветствовал эти, столь знакомые ему места, с которыми было связано так много воспоминаний. Здесь нашёл он всё ту же суматоху и давку толпы, стремящейся сюда, к этому большому базару, где купцы всех частей света выставляли образцы своих товаров, чтобы затем отсюда распродавать их во все страны. И точно, выбор был здесь богаче, чем где бы то ни было. Всё, что в другом месте можно было найти лишь в самом ограниченном числе, было здесь, в этом главном пункте греческой торговли, в изобилии. Гавань была настоящим городом, где можно было найти всё, необходимое для чужестранца; тут были и гостиницы, и таверны, и мастерские всевозможных родов, тут же, рядом с пользующимися дурною славою домами, находились и благодетельные заведения подающих помощь врачей. Конечно, перспектива совершить легко выгодную операцию привлекала именно сюда немало аферистов и сикофантов; здесь составлялись даже целые общества, всегда готовые помочь какому-нибудь обманщику купцу в его нечестных делах или же надуть какого-нибудь простодушного иностранца. Сюда же стекалось ежедневно множество горожан, приходивших кто с намерением встретиться с каким-либо чужестранцем, кто ожидать приезда друга, кто же просто побродить среди складов и у пристани, любуясь на кипучую деятельность.

Но к радости Харикла примешивалось и чувство горечи, потому что он чувствовал себя почти чужим среди своих сограждан. В то время как Ктезифон беспрестанно встречал знакомых, которые останавливали его и ласково приветствовали, Харикл, ещё мальчиком покинувший город, шёл одиноким среди толпы. Впрочем, он надеялся, что ему удастся скоро не только возобновить старые знакомства, но и завести новые. Ктезифон отправился домой не тотчас. Он встретил у пристани своего раба и, приказав ему идти домой и ожидать там его прихода, отправился сам в Ликаион[35], где рассчитывал встретить большинство своих друзей, гимнастикой и купаньем подготовлявшихся к близкому уже обеду. Харикл пошёл с ним, так как близ Диохарских ворот, ведущих из города в Ликаион, находился дом одного старинного друга его отца, к которому умиравший Харинос советовал ему обратиться, говоря, что в нём он найдёт и защитника, и помощника. Для удостоверения своей личности Харикл вёз рекомендательное письмо одного из своих сиракузских друзей. Вместо того чтобы идти прямым путём, через узкие и кривые улицы, друзья, дойдя до города, пошли другою, более приятною дорогою, вдоль городской стены, по берегу Илисса[36].

Как счастлив был Харикл, увидев вновь посвящённые музам воды Илисса! Речка эта была не глубока, но зато воды её были прозрачны, как кристалл.

— Снимем подошвы[37], — сказал он своему другу, — и, поднимаясь вверх по речке, омочим ноги в свежей воде. Я часто делал это, будучи ещё мальчиком, когда мой педагог позволял мне на обратном пути из палестры[38], погулять за городом. Недалеко отсюда находится то место, где, по преданию, Борей похитил Орифию[39]; прелестный уголок, достойный быть местом забав царской дочери. Посмотри на стоящий там вдали высокий платан, подымающий высоко, над товарищами, свою тенистую верхушку; это место было для меня всегда полно очарования. Великолепное, высокое дерево с своими далеко раскинутыми ветвями, растущий вокруг него тенистый кустарник вербы, цветы которого распространяли в воздухе благоухание, прелестный ручеёк студёной воды, протекающий у подножия платана, наконец, всегда тут веющий, свежий ветерок, летнее пение многочисленного хора цикад и в особенности роскошная, высокая трава, предлагающая мягкое ложе ищущему отдохновения человеку, — всё соединилось здесь, чтобы сделать из этого местечка самый очаровательный уголок.

— Чудак, — возразил Ктезифон, — ты говоришь так, как будто перед тобою стоит чужестранец, которому ты должен описывать красоты страны. Неужели ты думаешь, что мне всё это не так же хорошо знакомо, как и тебе, что я никогда не выхожу за городскую стену!

— Прости меня, — сказал юноша. — С самого детства отец приучил меня находить невинное удовольствие в наслаждении природою; весною упиваться благоуханием цветов, любоваться красотою серебристых листьев тополя, прислушиваться к ропоту вяза и платана. Воспоминание о счастливых часах, прожитых мною среди подобных удовольствий, и именно у этого платана, заставило меня забыть, что тебе описывать это незачем. А между тем, — прибавил он, — какое множество людей живёт круглый год среди людской суматохи и вовсе не способно чувствовать и даже иметь малейшее понятие о всех красотах природы.

Ведя подобные разговоры друзья дошли до ворот, у которых Харикл должен был расстаться с Ктезифоном и идти отыскивать дом Фориона. Они договорились встретиться на следующее утро на рынке у столов менял, так как денежные дела Харикла призывали его туда.

Дом Фориона стоял в уединённом месте, недалеко от городской стены и по наружному виду своему был так же мрачен и неприветлив, каковым, судя по слухам, был и сам владелец его. Харикл знал уже от своего друга, что все считали Фориона человеком чрезвычайно богатым, но вместе с тем и страшно скупым. Всё слышанное им о странностях и мрачном характере старика не давало ему надежды на особенно ласковый приём. Между тем он знал, что в былые годы Форион был близким другом его отца и что ещё недавно хотя не им лично, но благодаря его посредничеству и, как говорили, даже ценою значительных денежных пожертвований с его стороны были устранены те затруднения, которые препятствовали возвращению Хариноса на родину и могли даже, после его смерти, беспокоить его сына. Не имел ли после этого Харикл основание обратиться к нему тотчас по приезде своём в Афины?

В дверях лавочки, недалеко от ворот, стояла старая женщина. Харикл спросил её, не может ли она указать ему дом Фориона.

— Отчего не указать, — отвечала она, — он живёт вот здесь рядом. Видишь эти окна, выходящие прямо на ворота, и дверь, по обеим сторонам которой стоят гермы[40]? Это и есть его дом. Но если ты идёшь к нему в гости, то я бы посоветовала тебе сначала поужинать и припасти корму для твоей лошади[41].

— Как так? — спросил Харикл, которому хотелось узнать какие-нибудь подробности о характере этого человека. — Разве Форион не богат?

— Богат-то он богат, но он скуп ещё более, чем богат. Он и афинянина не слишком-то охотно пускает к себе в дом, а тем более трудно попасть к нему иностранцу. Разумеется, на то есть своя причина.