— Например, как Зевс-громовержец в образе лебедя соблазняет Леду, — перебил её Биас, — как он, превратившись в быка, уводит Европу, или как целомудренная Артемида склоняется над спящим Эндимионом[148].
— Как это всем вам, мужчинам, нравится, — сказала прислужница, слегка ударяя его метёлкой, которую держала в руках, — но можно ли осуждать Афину за то, что она воспылала гневом против Арахнеи, простой смертной, выставившей таким образом на посмеяние поступки её божественной родни?
— Понятно нельзя, — ответил Биас.
А Стефаниона продолжала:
— Когда же мудрая Афина, изобретательница ткацкого станка и покровительница ткачих, снизошла до состязания с Арахнеей и та победила, гнев богини не знал предела, и что же удивительного, что она ударила дерзкую победительницу ткацким челноком по лбу.
— Вот этот-то именно поступок, да простит меня мудрая богиня, никогда мне, глупому, не нравился. Даже простой смертный, побеждённый в честном бою, не должен сердиться на победителя; так, по крайней мере, учили меня с детства. Помня те камни, которыми закидали статую моего господина «Борющиеся менады», я знаю, что ничто не может быть менее пригодно для изображения, чем две женщины, из которых одна бьёт другую.
— По-моему, изображение Арахнеи, когда она, оскорблённая этим ударом, вешается, произведёт ещё более отталкивающее впечатление. Но легче представить, как Афина освобождает её из петли, нежели то, как она в наказание за дерзость превращает Арахнею в паука.
— Дабы ей до конца дней можно было ткать самые искусные ткани, — сказал Биас важным тоном. — Со времени этого превращения паук называется у греков Арахнеей. Я же часто думаю о том, что Гермон изобразит её свивающей верёвку, на которой она повесится. Ты ведь видела многие из наших произведений и знаешь, что мы любим всё ужасное.
— О, пусти меня в ваши мастерские, — стала просить Стефаниона так же настойчиво, как и её молодая госпожа, но и ей пришлось отказаться от своего желания.
Господа, уверял совершенно правдиво Биас, тщательно запирают мастерские. В них так же трудно проникнуть, как в сильно укреплённую крепость, но это делается не с целью защитить себя от любопытных, которых здесь мало, а для того, чтобы оградить себя от воровских попыток. Статуи, по желанию Архиаса, должны быть из золота и слоновой кости. Большие запасы этих дорогих материалов могут ввести в соблазн обыкновенно честных и скромных египтян. А потому нечего было и думать туда попасть, не говоря уже о том, что Биасу было запрещено, под угрозой продать его в каменоломни, без разрешения господина впускать кого бы то ни было в мастерскую. Стефанионе пришлось отказаться от своего намерения, тем более что её позвала молодая невольница, говоря, что её услуги нужны компаньонке Дафны, Хрисилле, почтенной матроне знатного греческого рода, не принимавшей участия в охоте. Довольный тем, что он, не обнаружив своего невежества, узнал всё то, что ему нужно было об Арахнее, Биас удалился в белый дом, где и пробыл до возвращения охотников. Во время осмотра Дафной добычи и её разговора с художниками невольник вышел также на площадь перед домом, но ему пришлось отказаться от намерения подслушать разговор Дафны с его господином: после первых слов, сказанных ею, он заметил за деревьями в саду биамитянку Ледшу. Итак, она сдержала слово и пришла.
Он узнал её, несмотря на покрывало, закрывающее ей голову и часть лица. Как сверкали её чёрные глаза и каким мрачным огнём они горели, когда она смотрела то на Дафну, то на Гермона, разговаривающих у входа в белый дом. Вчера вечером он впервые заглянул в взволнованную душу этого страстного создания, и он уверен, что, если здесь она заметит что-либо, что может её рассердить или показаться ей обидным, она, способная на всё, в состоянии позволить себе всякую выходку перед гостями его господина. Помешать этому было его прямой обязанностью уже ради его повелителя. Вчера ещё предостерегал он Ледшу от него не потому только, что ему было неприятно видеть, как Ледшу, свободную биамитянку, ставили на одну ступень с продажными натурщицами из Александрии, а ещё и потому, что он знал, к каким печальным последствиям приведёт любовная связь его господина с египтянкой. Он ведь прекрасно знал, что свободные биамиты не оставят безнаказанным грека, соблазнившего одну из дочерей их рода. Хотя рабство не прошло для него бесследно и наградило его многими недостатками раба, но он был верен своему господину, к которому питал большую благодарность за то, что Гермон во время разрыва с дядей, страшно нуждаясь, ни за что не соглашался расстаться со своим верным и мудрым Биасом, как он его называл, несмотря на то что ему предлагали высокую цену за него. Невольник поклялся никогда не забывать этого и держал свою клятву.
На обширной площади перед домом было оживлённое движение: отпущенники и рабы ходили взад и вперёд; собаки лаяли; раздавались громкие крики продавцов фруктов, зелени и рыб, желавших обратить на свой товар внимание поваров. Поэтому на одинокую закутанную женскую фигуру никто не обращал внимания, но Биас зорко за ней следил. Когда же она приставила ко лбу свою руку, защищая глаза от ослепляющих солнечных лучей и поставила одну ногу на камень как бы для того, чтобы лучше рассмотреть происходившее перед ней, невольно вспомнил он только что слышанный рассказ о ткачихе Арахнее. И каким-то воплощением большой беды показалась ему Ледша, а когда она подняла и другую руку, он испуганно вздрогнул — ему показалось, как будто он видит перед собой громадного паука, протягивающего свои тонкие ноги, чтобы привлечь его к себе, опутать его паутиной и высосать всю его кровь. Несколько мгновений продолжалось это видение. Когда оно рассеялось и он увидал опять перед собой стройную, закутанную покрывалом биамитянку, он, глубоко вздохнув, покачал головой; ему ещё никогда наяву и при солнечном свете не грезилось ничего подобного. Это видение было, вероятно, ему послано богами для того, чтобы предостеречь его господина от этой женщины. И во всяком случае оно предсказывало несчастье. Биамитянка сделала несколько шагов по направлению к Дафне и Гермону, но Биас, быстро покинув свой наблюдательный пост, загородил ей дорогу. Кратко сказав ей: «Идём!», он взял её за руку и прошептал:
— Гермон радуется твоему посещению.
Рот Ледши был закрыт покрывалом, но ему показалось, что какая-то насмешливая улыбка искривила её губы. Она молча последовала за ним. Сначала вёл он её за руку, но пальцы её показались ему необычайно холодными и цепкими, и он, содрогаясь, выпустил её руку. Она, казалось, ничего не замечала и шла возле него с поникшей головой. Они прошли в боковой вход и достигли дверей мастерской Гермона. Видя её запертой, Ледша стала осыпать Биаса резкими упрёками. Не обращая на них никакого внимания, он повёл её в жилые помещения художника и попросил там подождать. Затем он поспешил к ступеням главного входа и оттуда стал подавать знаки своему господину, желая привлечь его внимание. Гермон заметил его и подошёл к нему. Биас сообщил ему, кто желает его видеть и куда он провёл Ледшу; он не скрыл от него, как она ему в мимолётном видении показалась громадным пауком. Гермон тихо засмеялся.
— Так, значит, в образе паука. Что ж, пусть это будет предзнаменованием. Мы сделаем из неё госпожу паучиху Арахнею, которую не стыдно будет показать всему свету. Но эта необыкновенная красавица принадлежит к самым упрямым особам её рода, и, если я ей прощу её дерзкое посещение среди белого дня, она скоро сядет мне на голову. Сначала надо обмыть кровь с моей руки; раненый морской орёл своими когтями разорвал мне на ней кожу. Я скрыл от Дафны эту царапину. Подай мне полоску полотна, чтобы перевязать. А пока пускай наша нетерпеливая самовольница узнает, что одного её жеста недостаточно, чтобы перед ней раскрывались все двери.
Он вошёл в своё помещение, холодно приветствовал Ледшу, попросил её пройти в мастерскую, открыв её, и, оставив там девушку одну, вернулся с Биасом в свою комнату, где спокойно и не торопясь стал перевязывать свою лёгкую рану. Пока невольник помогал своему господину, он повторил ему ещё раа свои предостережения против Ледши, говоря, что уже её сросшиеся густые чёрные брови указывают на то, что ею овладели духи ада.
