— Отличный корабль, — сказал один из них, — он имеет около четверти стадия в длину, а его подводная часть, говорят, равняется почти его ширине. Посмотри на эту исполинскую мачту, на могучие паруса и превосходные снасти! При всём том он движется так же проворно, как рыбацкий чёлн.
— Во всяком случае, — возразил другой, — мы хорошо сделали, что отложили наше путешествие на несколько дней, а не вверили свои жизни ненадёжному судну византийца. Хозяин этого корабля мне нравится больше; его особа внушает мне гораздо больше доверия; а ведь на море далеко не безразлично то, находишься ли ты в руках порядочного человека или мошенника, который в минуту опасности думает лишь о себе и ради своей выгоды жертвует жизнью всех прочих.
— Да, мне также кажется, что он человек порядочный, — сказал первый, — но окажется ли он таковым в минуту опасности, это ещё вопрос. Тут разрушаются весьма часто самые крепкие узы дружбы; чувство самосохранения уничтожает всякую способность рассуждать, а любовь к жизни заглушает всякое чувство к ближнему.
— По правде сказать, — прервал его третий, обратясь к разговаривавшим, — я чистейший дурак, что вздумал подвергать себя просто так, за здорово живёшь, всем опасностям и трудностям морского путешествия. Ты, Харикл, рассчитываешь получить с твоего кредитора в Андросе порядочную сумму денег; Ктезифона ожидает в Хиосе друг, с которым он отправляется в Родос на большой праздник Гелиоса[90], где он надеется получить награду за свою силу и ловкость; я же еду за девушкой, находящейся в руках алчного торговца рабами, рассчитывающего продать её за сумму большую, чем я был в состоянии предложить ему; но неудобства морского путешествия являются сильным противовесом моей страсти, и хуже всего то, что из-за нашей медлительности мы опоздаем, и Антифила успеет, между тем, попасть в руки какого-нибудь счастливого соперника.
— Утешься, Навзикрат, — сказал, улыбаясь, Харикл, — завтра рано утром мы можем быть в Андросе; и хотя предстоящие Этезии[91] помешают несколько твоему дальнейшему путешествию, но всё-таки, с помощью Эроса[92] и его матери Афродиты[93], ты будешь через несколько дней снова в объятиях твоей Антифилы.
Между тем «Фетида» пронеслась быстро мимо берегов Аттики. Солнце поднялось выше, и бывшее на палубе общество путешественников собиралось завтракать. Три друга стали также подумывать об этом; но прошло немало времени прежде, чем Навзикрат окончил свои сборы. В то время как прочие без дальнейших церемоний расположились просто на досках корабля, сопровождавшие его два раба должны были распаковать покрывало, разостлать великолепный ковёр и положить подушку. Но тут оказалось, что солнце печёт слишком сильно, и поэтому пришлось перенести ложе в тень, бросаемую парусом; наконец он пристроился по возможности удобно и приступил к завтраку.
Весёлые разговоры помешали путешественникам заметить, что плавание становится постепенно медленнее.
Свежий ветер, надувавший до сих пор парус, стих; был полдень, и наступил полнейший штиль. Парус повис на мачте, и только могучие удары вёсел подвигали немного корабль вперёд. Бледная полоса на юго-западе небосклона, становившаяся всё шире и шире, показалась подозрительной опытному штурману.
— Будет буря, — сказал он подошедшему к нему хозяину корабля, — войдём в Празию и переждём непогоду в безопасности гавани.
Но Гераклеот был другого мнения.
— Будет только дождь — и больше ничего, да и прежде, чем он начнётся, мы уже успеем, по всей вероятности, достигнуть Эвбеи. Направь корабль живее вперёд, да будь готов, в случае надобности, свернуть в Каристос. Впрочем, по-моему, бояться нечего.
Штурман покачал сомнительно головою, и в самом деле, вскоре оказалось, что он был совершенно прав. Буря налетела с неимоверной быстротою; недавно ещё совершенно ясное небо было теперь бледно-серого цвета, а отдельные порывы ветра, нарушавшие время от времени штиль, возвещали приближение бури. Штурман повернул корабль прямо на Эвбею; но было уже слишком поздно. Со страшной силой разразилась буря, вызывая на бой морские волны, которые, поднимались высоко над поверхностью и давали яростный отпор грозному нападению. Мрачные, чёрные, как ночь, тучи покрыли всё небо и превратили ясный день в сумерки, озаряемые время от времени ярким блеском сверкавшей на небе молнии. Напрасно старались рабы собрать паруса; им удалось сделать это лишь с одной стороны; но это только увеличило опасность. Буря устремилась теперь со всей своей яростью на одну часть судна, которое, потеряв вследствие этого равновесие, погрузилось одним краем в море, подняв свой другой край высоко над поверхностью. Море бушевало всё более и более яростно; горой вздымались волны; «Фетиду» бросало из стороны в сторону она то быстро погружалась в бездну, то взлетала в облака. Треск мачт, шум ударяющихся друг о друга снастей, крик гребцов и вопли находившихся на корабле женщин увеличивали ужас этой сцены. Дождь лил как из ведра, так что не было видно ни зги; никто не знал, в каком направлении идёт корабль; всякий ожидал, что вот-вот он наскочит на какую-нибудь подводную скалу и разобьётся вдребезги. Страшный порыв ветра налетел на мачту; она затрещала и сломалась.
— Течь, — закричало несколько голосов, — бросайте груз за борт.
— Откройте кружки с маслом, чтобы умилостивить море, — крикнул кто-то.
Множество рук тотчас же принялось за дело; глиняные кружки и ящики летели в море. Уступая необходимости, хозяин корабля отдавал волнам и своё добро вместе с пожитками пассажиров. Но когда, несмотря на это, корабль продолжал погружаться всё глубже и глубже, он подал знак штурману, чтобы тот готовил лодку, и затем первый вскочил в неё; за ним последовал штурман и кто смог из пассажиров. Попавшие в лодку приготовились рубить канат.
Тогда произошла ужасная борьба между ними и теми, кто остался на корабле. Видя всё своё спасение в лодке, эти последние всеми силами старались помешать отрезать канат, толкали и били вёслами и палками пытавшихся сделать это. Эти же, в свою очередь, опасаясь, что лодка затонет, если в неё сядет слишком много народа, оборонялись не менее упорно. В эту минуту Ктезифон сильной рукой схватил канат, на котором держалась лодка, и притянул её плотно к борту «Фетиды».
— Живее, Харикл, — крикнул он и прыгнул вслед за другом, увлекая с собою и дрожавшего Навзикрата.
Несколько человек попытались последовать за ними, но это удалось лишь немногим, остальные попадали в море. Канат, перерубленный во многих местах топором, оборвался, и лодка отделилась от корабля среди громких проклятий оставшихся. Этим проклятиям суждено было скоро исполниться. В ту минуту, когда «Фетида» погрузилась в свою сырую могилу и замолк последний крик отчаяния погибавших, на лодку налетела исполинская волна и опрокинула её, поглотив всех, кому не выпало на долю сомнительное счастье ухватиться за какой-нибудь обломок погибшего корабля.
На следующий день взошло солнце и бледными лучами своими тускло осветило картину вчерашнего опустошения, о котором достаточно свидетельствовали плавающие обломки корабля и тела утопленников. Буря миновала, но море всё ещё было неспокойно, и волны, пенясь, разбивались о пустынные скалистые берега Эвбеи. В маленькой бухте, защищённой со всех сторон от бурного напора волн выступающими утёсами, лежало на берегу, немного в стороне, безжизненное, по-видимому, тело молодого человека. На коленях перед ним стоял раб, всеми силами старающийся оживить его совершенно окоченевшие члены. Он вглядывался в бледное, прекрасное лицо юноши и утирал пену и солёную воду с его прекрасных белокурых волос. В то время как он был так занят, вверху на скале показалась какая-то фигура. Судя по одежде и по находившимся при нём сети и корзине, это должен был быть раб, посланный своим господином, чтобы наловить к завтраку рыбы; он высматривал, не принесла ли ему вчерашняя буря ещё какой-нибудь другой добычи. Заметив внизу людей, он с любопытством спустился вниз.
