Р е ж и с с е р. Пожалей его — ему и так нелегко.
Д ж и н а. Нелегко? А мне — легко? И вообще я вас не понимаю. Кто мешает автору писать честно? Разве у нас не любят? Не страдают? Не расходятся? Не лгут? Не ищут друг друга? В зале есть женщины? Есть, конечно. Вы хоть скажите, неужели я не права! Может быть, у нас нет покинутых, отвергнутых, несчастных? Никто не страдает? Не умирает?
А к т е р. Ого! Если бы не умирали, то за последние двадцать лет население увеличилось бы вдвое.
Д ж и н а. Где пьесы с большими страстями? Где ревность, ненависть, месть, раскаяние, где страсти, страдания? Куда девались великие роли? Где Эдип, Лир, Гамлет?
А к т е р. Видишь, ты ссылаешься на мужские роли.
Д ж и н а. Где Федра, Андромаха, Медея? Где Офелия, черт возьми!
Р е ж и с с е р. Именно сегодня тебе приспичило получить ответ на все твои вопросы?!
Д ж и н а. Маэстро, — я к вам обращаюсь, к автору, — может быть, вы плохо знаете жизнь людей. Выберите время, и я расскажу вам, что значит тридцать пять лет в жизни женщины…
А к т е р. Попробуй — расскажи. И в награду получишь не роль, а ребенка.
Д ж и н а. Дальше так продолжаться не может. Эту пьесу я знаю наизусть. Но эту роль, как она написана, я играть не буду. Не потому что не хочу — не могу. Чем жевать эту жвачку на сцене, лучше пойти домой пожарить котлеты… Или устроить себе какую-нибудь халтурку через Госконцерт. Пусть надо мной издеваются, что я так низко пала, так ведь есть за что. Нет, я не могу играть. Я охрипла, у меня нет голоса, я сиплю…
Р е ж и с с е р. Джина, это невозможно. Так нельзя. Ты меня режешь. Я попрошу автора переделать твою роль.
А к т е р (шепотом). Джина, в зале зритель.
Д ж и н а (в полный голос). Откуда начнем? (Суфлеру.) Где мы остановились?
Г о л о с с у ф л е р а (из будки). О чем я должен догадываться?.. Я знаю, что вы влюблены…
К и т л а р у (повторяет сцену с легким, едва заметным оттенком иронии). О чем я должен догадываться?.. Я знаю, что вы влюблены… В кого, Отилия? В меня?
О т и л и я. Да.
К и т л а р у. Ужасно.
О т и л и я. Что же тут ужасного?
К и т л а р у. Вы понимаете всю трагичность ситуации? Скажем, решил я дать вам премию — и поди разберись: то ли вы ее заслужили, то ли это награда за чувства непринципиального характера, которые вы ко мне питаете. Разве это не ужасно?
О т и л и я. А у меня ведь самые чистые намерения…
К и т л а р у. С другой стороны, я должен задуматься. Поскольку все обернулось так серьезно, значит, я допустил ошибку и должен сделать выводы.
О т и л и я. Какие выводы?
К и т л а р у. Еще не знаю какие, но должен сделать.
О т и л и я. Нет уж. Чем заставлять вас мучиться, лучше мне уйти. Попрошу перевода в «Женщину». В худшем случае — в «Крестьянку». Нет-нет, и, пожалуйста, не отговаривайте меня. Дайте мне побыть одной и пересмотреть свою жизнь.
К и т л а р у. Жизнь прекрасна, ее надо не пересматривать, а любить. Надеюсь, я убедил вас.
О т и л и я. Окончательно.
К и т л а р у. Тогда все в порядке.
Отилия уходит, входит Т у р к у л е ц.
Что случилось?
Т у р к у л е ц. Я принес полосы.
К и т л а р у. Как настроение людей?
Т у р к у л е ц. Как никогда в жизни. Великолепное!
К и т л а р у. Правда? Это самый большой подарок, который ты мог мне сделать.
Они уходят. Поднимается занавес — газетный. В кабинете главного редактора — К р и с т и н о ю, Б э ж е н а р у, И о н и ц э, М а н о л е с к у и Б р а х а р у.
Б э ж е н а р у. Товарищ главный редактор, скажу вам откровенно, как говорил всегда: этот человек творит бог знает что.
К р и с т и н о ю. Ты о Китлару?
Б э ж е н а р у. Конечно, мы все несем ответственность, но я вас должен предупредить: с вас спросят в первую очередь. Я не журналист, не пишу, не вмешиваюсь в редакционные дела, но за столько лет административной работы я кое-чему научился. И я вас спрашиваю: разве это газета?!
К р и с т и н о ю. Как идет продажа?
Б э ж е н а р у. Я не проверял. И меня это не интересует. Разве наша цель — любой ценой увеличить тираж? И это называется газета?! Разве мы так привыкли работать, а мы в газете с первого дня! Люди мне жаловались… Он меняет, переделывает, подгоняет, не дает никому перевести дух. Позавчера ночью всю газету переделал. Плакали государственные денежки. Или он возместит из своего кармана?
К р и с т и н о ю (еще «объективно»). Надо признать все же, газета выглядит лучше.
Б э ж е н а р у. С чисто формальной стороны. А содержание?
К р и с т и н о ю. Содержание более живое, более разнообразное…
Б э ж е н а р у. Но как он ведет себя с людьми! Ионицэ, скажите.
И о н и ц э. Я бы не хотел, чтобы потом говорили, будто я субъективен… Поскольку он сказал, что мне не хватает профессиональных навыков и мне нечего делать в редакции. Но разве вы так разговариваете с нами?
К р и с т и н о ю (польщенный). Надеюсь, что нет.
И о н и ц э. Разглагольствует: «Кто тебя сюда устроил?»
К р и с т и н о ю (первый тревожный сигнал). Кто это спросил? Китлару?
И о н и ц э. Конечно! Да к тому же при всех! «Кристиною?» Делает паузу, смотрит на Паскалиде со своей ядовитой усмешкой. И снова с намеком: «Шеф?» А потом делает вывод: «Он ошибся. Дважды ошибся. По отношению к тебе и к редакции».
К р и с т и н о ю (размышляя). «Ошибся»? Кто? Я?
И о н и ц э. Вы! А Китлару еще раз повторяет: «Ошибся». (Кричит, стуча кулаком по столу.) Я вас спрашиваю — и не сомневайтесь, повторю свой вопрос в любой инстанции, — кто здесь главный редактор, а кто заместитель?!
Звонит телефон.
К р и с т и н о ю (берет трубку). Исключено! (Кладет трубку.)
И о н и ц э. Пользуясь своими связями, он хочет меня запугать. А я приехал из деревни, мой отец и братья работают в кооперативе. Я, простите меня, я взволнован, но… (Вот-вот расплачется.)
Б р а х а р у. Хватит, Ионицэ, возьми себя в руки. (Шефу.) Хотя я его понимаю… Что, собственно, хочет доказать Китлару? Что до него газета не существовала? Прав Бэженару, мы опытные работники, с первого дня в газете. Не на готовенькое явились — потрудиться пришлось.
М а н о л е с к у. Я вам приведу лишь один пример. Приношу я ему материал, а он говорит: «Хорошо». На следующий день: «Манолеску, я читал твой материал — в корзину его». Я говорю: «Его читал главный». — «Ну пусть он и публикует в своей газете, если ему нравится».
Звонит телефон.
К р и с т и н о ю (еще более раздраженно, в трубку). Исключено! (Бросает трубку. Видно, он с трудом себя сдерживает.) У вас нет сигареты?
Брахару протягивает ему пачку.
Б э ж е н а р у. Да что говорить, его намерения ясны. Он собрал свою клику — Паскалиде, Туркулец, Отилия. С Отилией вообще одному богу известно, что там за шуры-муры.
И о н и ц э. Не богу, а всем известно.
Б э ж е н а р у. И хочет прибрать к рукам газету. Он так и сказал: «Надо провести чистку». Так что это цветочки, ягодки впереди.
К р и с т и н о ю. Теперь-то вы понимаете, как я был прав, когда говорил: «Помогите мне принять решительные меры!» Вы не помогли…
Б э ж е н а р у. Мы ошиблись, что уж говорить.
К р и с т и н о ю. С вашим головотяпством вы его еще и в Швецию пошлете!
Б р а х а р у. К тому же он демагог. Упразднил вахтера: пусть, мол, ходит кто хочет.
Снова звонит телефон.
