Л а у р а. Возможно.
Д р а г о ш. Ты все-таки уходишь? Побудь со мной еще немного.
Л а у р а (как эхо). Побуду еще немного. (Садится.)
Д р а г о ш. В такой семье, как наша, мне всегда казалось, что… я дышу самым чистым воздухом… и отец…
Л а у р а. Ну, говори. Говори, Драгош! Не комкай, не таи в себе, если наконец понял.
Д р а г о ш. Нет. Лучше не надо. Пусть все останется таким же прекрасным.
Л а у р а. Как же все может остаться таким же прекрасным, если люди оказались совсем не те, за кого ты их принимал.
Д р а г о ш. И все-таки. Видишь ли, лично для меня ничего не изменилось. Если б я не был сыном своего отца…
Л а у р а. Какая разница? Разве это меняет все, что здесь произошло?
Д р а г о ш. Не надо, молчи! Не будем больше думать об этом. Не будем думать, кто чей отец.
Л а у р а. Как? Ты только что говорил о чистом воздухе, а теперь опять сводишь все к проблеме отцовства. Вся драма для тебя сводится лишь к тому, кто от кого и у кого родился. Как в мелодраме. Ну а лицемерие, которое всплыло при этом на поверхность?
Д р а г о ш. Не подливай масла в огонь, не вороши. Не говори больше об этом.
Л а у р а. А ложь? А высокомерие?
Д р а г о ш (резко и громко). Лаура, замолчи!
Л а у р а (еще громче). А эгоизм и алчность? А притворство и цинизм?
Д р а г о ш (еще более резко). Прекрати! Я не хочу этого знать, не хочу даже слушать, что ты говоришь! (Отходит на несколько шагов и закрывает лицо руками. Потом возвращается и, успокоившись, продолжает по-прежнему обезоруживающе кротко.) Пощади меня, Лаура! Мне необходим покой, душевное равновесие! Давай будем счастливыми, спокойными.
Л а у р а (тоже тихо). Любой ценой?
Д р а г о ш. Любой. (Целует ей руку. Подходит к секретеру.) Почему ты не садишься? (Снова начинает работать.)
Лаура идет к двери, смотрит в сад, потом тихо подходит к Драгошу, гладит его по плечу.
Что ты делаешь?
Л а у р а. Мне показалось, ты запылился. (Целует его.) Я люблю тебя, Драгош, и очень хочу, чтобы ты был счастлив.
Д р а г о ш. Наконец-то!
Л а у р а. Разрыв с тобой словно самоубийство, словно казнь, когда из груди вырывают сердце, легкие, саму жизнь. У меня здесь — страшная зияющая рана. И с этой болью я уйду.
Д р а г о ш. Ну так не уходи! Останься дома. Кто тебя заставляет идти на вокзал? Дай письмо кому-нибудь, кто едет в город.
Л а у р а. Я должна идти. До свидания, Драгош. (Останавливается в дверях, колеблется, прислоняется к косяку.) И все-таки я не Маргарита Готье{16}. Я не могу уйти, как в романах. (Тихо и горестно.) Драгош, почему ты такой трус?..
Д р а г о ш (перебивает ее). Лаура! Подожди! Я хочу тебе что-то сказать.
Л а у р а. Говори.
Д р а г о ш. Год назад, в точно такое же утро я встретил тебя в городе, на маленькой улочке с редкими домами. Увидав меня, ты вздрогнула, как человек, пробудившийся от сна и увидевший воочию свой сон. Давай лучше вспоминать это! Давай будем веселыми!
Л а у р а. Но разве мы сможем быть веселыми, если будем жить с закрытыми глазами?
Д р а г о ш (шепотом, словно поверяя тайну). Сможем, сможем!
Л а у р а. Я не смогу.
Д р а г о ш (ласково). И ты сможешь. Научишься. Будь умницей, сиди здесь, около меня. Я буду работать, а ты — смотреть, как спускаются сумерки. Такая красота, покой. Все как прежде. Книга эта будет великим произведением, известным во всем мире. Ты будешь счастлива, потому что ты моя жена и любишь меня. Моя скромная слава станет и твоей…
Л а у р а. В таком случае работай, Драгош, работай!..
Д р а г о ш. Я работаю. (Склоняется над рукописью.)
Л а у р а (медленно поднимается). Я все-таки пойду на вокзал, а то стемнеет. Ты сиди здесь, не отрывайся от работы. (Уходит.)
Д р а г о ш. Ты ушла? Не задерживайся, моя упрямица!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Д р а г о ш, С ю з а н н а.
С ю з а н н а (входя с письмом в руке). Ты трудишься, Драгош? Прости, что я тебя отрываю. Я получила записку от супругов Замфиреску. Они приедут сегодня поужинать с нами. А ты что, один?
Д р а г о ш. Да, Лаура пошла на вокзал. Скоро вернется.
С ю з а н н а. Она сказала, что скоро вернется?
Д р а г о ш. Я ее просил. Она только отправит письмо и вернется. Что ей еще там делать?
С ю з а н н а. Конечно, что ей там делать? (Пауза. Словно про себя.) Все-таки она девушка с характером.
Д р а г о ш. Правда, мама? Ты ее любишь, да?
С ю з а н н а. Не знаю, люблю ли. Нет, мой мальчик, не люблю. Но характер, должна признаться, у нее твердый. А вообще она грубая, упрямая и надменная.
Д р а г о ш. Мама!
С ю з а н н а. Молчи, это правда! Любовь лишает воли и способности смотреть на вещи беспристрастно. Ты ведь слышал вчера и сегодня о моей ужасной истории.
Д р а г о ш. Не надо об этом, мама. Молчи!
С ю з а н н а. Нет, я хочу сказать. Ты любишь и уважаешь меня по-прежнему, Драгош?
Д р а г о ш. Конечно, мама! Тебе лучше знать, как все это было и почему ты поступила так, а не иначе.
С ю з а н н а. Да, мне лучше знать, мой дорогой. Не теряй доверия к своей матери! Я была опорой и радостью всей жизни твоего отца, была и буду тем же для своих детей. (Улыбается.) Какие бы ошибки они ни совершали, я всегда останусь с ними. Всегда! Я — это семья, а семья не оставляет в беде и не причиняет горя.
Д р а г о ш (целует ей руку). Не волнуйся, мама, успокойся!
С ю з а н н а. Я спокойна, сынок, будь и ты спокоен. Я должна тебе кое-что сообщить.
Д р а г о ш. Не надо, не говори ничего. Так лучше.
С ю з а н н а. Ты должен знать.
Д р а г о ш. Не хочу. Не рассказывай мне больше ничего, ради моего спокойствия.
С ю з а н н а. Не будь трусом, сын мой!
Д р а г о ш (вздрагивает). И ты называешь меня трусом?
С ю з а н н а. А кто еще тебя так назвал?
Д р а г о ш. Лаура, только что.
С ю з а н н а. Она назвала тебя трусом и покинула тебя.
Д р а г о ш. Как — покинула?
С ю з а н н а. Именно это я и хотела тебе сказать, а теперь ты вынудил меня сделать это в грубой форме. Лаура ушла не для того, чтобы отправить письмо, она ушла навсегда.
Д р а г о ш. Моя Лаура ушла навсегда? Не сказав мне ни слова? Но почему? Почему?
С ю з а н н а. Потому что не чувствует себя хорошо среди нас. Потому что не могла жить, как ей хотелось. Потому, мой родной, что она из другого мира и не могла ужиться в нашем. Духовная культура не приобретается за один год. Для этого необходимо несколько поколений.
Д р а г о ш. Но почему она мне ничего не сказала? Почему убежала тайком?
С ю з а н н а. Я ее просила ничего тебе не говорить. Я считала — лучше, если ты узнаешь это от меня, своей матери.
Д р а г о ш. Она не могла больше жить в безделье и… в обстановке лицемерия.
С ю з а н н а. Как ты сказал?
Д р а г о ш. Лицемерия, мама! Два часа она пыталась вызвать меня на разговор, заставить излить свою душу, осмыслить и обсудить все, что я пережил за эти дни. И не смогла.
С ю з а н н а. Обсудить? Чтобы ты судил, как судья? Судил меня, родную мать?
Д р а г о ш. Не как судья, а как честный человек. Мы все молчим, смотрим друг на друга, улыбаемся и прикидываемся, будто ничего не случилось. Я трус. Вы все видите меня в истинном свете, только я отказываюсь так взглянуть на себя.
С ю з а н н а. Ну так признай это и успокойся.
Д р а г о ш. А вся моя жизнь? И тут она права. Я безотлучно сижу здесь, пишу во имя личной славы, а Лаура ушла туда, где кипит жизнь! Ушла, чтобы жить настоящей жизнью. Слышишь? Настоящей! А я торчу здесь, словно насекомое на булавке в инсектарии.
