М а л ы ш. Птица, ты знаешь, какие болезни неизлечимы?

П т и ц а. Да, безумие и долг.

М а л ы ш. Откуда тебе это известно?

П т и ц а. Вы меня уже спрашивали — и я вам уже отвечал.

М а л ы ш. И я тебя еще кое-что спросил.

П т и ц а. Что?

М а л ы ш. Когда ты родился?

П т и ц а. Когда меня мать родила.

М а л ы ш. Убирайся!

П т и ц а. Убираюсь.

М а л ы ш. Идиот!

П т и ц а. Что вы сказали?

М а л ы ш. Я сказал — идиот.

П т и ц а. Вы сказали: идиот!

М а р и я (Птице, смеясь). Иди.

П т и ц а  уходит.

И р о с. Я боюсь Птицу.

М а л ы ш. Почему?

И р о с. Ты постоянно над ним издеваешься, делаешь из него идиота, заставляешь выносить параши, хотя не твое дело — его заставлять и не его дело — их выносить. Ты требуешь, чтобы он гулял по саду с фаянсовым гномом в обнимку и чтобы уголовники глядели из окон и смеялись над ним. А он себе баюкает гнома и терпит и, когда ты бьешь его по щекам, терпит и молчит. Это страшно!

М а л ы ш. Что тут страшного?

И р о с. Человек, который в состоянии снести столько унижений, — сильный человек! Когда он решит отомстить или восстанет…

М а л ы ш. Безумные не восстают.

И р о с. Но он не сумасшедший. Сумасшедшие не позволят себя унижать.

М а р и я (Малышу). Уходи и ты… Я хочу остаться с ними… Я буду ждать тебя.

М а л ы ш  уходит.

И р о с. Он тебя любит.

М а р и я. Малыш?

И р о с. Птица.

И з и д о р. И Малыш.

И р о с. Ради тебя Птица все терпит от Малыша.

М а р и я. Меня все любят, даже вы.

И з и д о р. Мы хотим тебе добра.

М а р и я. И я люблю даже вас. Странно, меня все интересует: каждое мгновение, каждый человек, словно я только открываю мир, только родилась.

И з и д о р. Это страх.

И р о с. Тогда почему Малыш любит ее? Что он нашел в ней интересного?

И з и д о р. Может быть, он любит из жалости…

Входит  Б е р ч а н у.

М а р и я (Берчану). Все так милы со мною… Вы не знаете, куда девалась Замбила?

Б е р ч а н у. Она в больнице. У нее выкидыш…

М а р и я. Неужели вы ничего не слышали ночью?

Б е р ч а н у. Ничего… Да и нечего было слышать, ничего не могло случиться, двери заперты, стража на посту… Впрочем, какой-то шум услышали, пришел доктор… Но поздно… Наверно, это случилось потому, что она копала картошку?

М а р и я. Неужели? Никто ничего не знает… Никто ни за что не отвечает…

Б е р ч а н у. Не понимаю…

М а р и я. Зато я понимаю. (Увидев доктора.) Что с ней?

Д о к т о р, опустив голову, проходит мимо.

Замбила, а дальше как ее звали?.. (Смотрит вдаль.) Радуга… (К радуге.) Замбила, а дальше как? (Плачет.) Замбила, а дальше?

Б е р ч а н у  уходит.

Что за люди… До чего занимательные…

И р о с. Значит, и мы кажемся тебе занимательными, барышня?

М а р и я. Ваша забота, ваша опека кажутся мне странными, словно вы боитесь, как бы я не умерла… Или, вернее, как бы я не умерла раньше назначенного срока. Как бы там ни было…

И р о с. Нет, я не люблю тебя. Не думай, что я палач, влюбляющийся в жертвы…

М а р и я. Нет, вы не палач, вы выполняете свой долг.

И р о с. Я стар, барышня.

М а р и я. Вижу.

И р о с. Я стар и уродлив, и у меня семья, дети.

М а р и я. Так я себе и представляла.

И р о с. Я искренен с тобой, как и со святым отцом. Он не может на меня никому донести, разве что господу богу.

М а р и я. И я тоже — одному господу богу, да и то через несколько месяцев.

И р о с. Все говорят — господу богу. Значит — никому. Христос никогда не рождался.

М а р и я. Отец Изидор рассердится.

И р о с. Отец Изидор знает мое мнение и уважает его. Он верит, я — нет, мы уважаем друг друга, мы — друзья. Нет, не родился Христос. Не родился. Но страх, что может родиться Христос, новая идея, новый мир, заставляет нас рубить невинные головы, убивать невинных младенцев.

И з и д о р. Но ведь существовали волхвы.

И р о с. Это были лживые волхвы, поскольку никто так и не родился. Или фанатики, которые еще надеялись, что может родиться что-то новое в этом земном свинарнике. Ничто святое не родится, батюшка. (Плачет.)

И з и д о р. Неправда…

И р о с. Это говорю я, на счету которого — сто пятнадцать казненных. Я даю команду «огонь!», барышня. И потому, что я стар, и потому, что нуждаюсь в куске хлеба, и потому, что все остальные на фронте, команду даю я. Плачу, жалею, но командую.

Слышен гул самолетов.

М а р и я. Что это?

И з и д о р. Самолеты летят бомбить Бухарест.

И р о с. Вот уже третий день летят. Не бойся — сюда они не сбросят бомбы. Мы не в городе, мы в замке, превращенном в тюрьму… У тебя есть шанс: если до твоих родов мы проиграем войну — останешься жить.

М а р и я. Отец Изидор, значит, я должна молиться, чтобы мы проиграли войну?

И з и д о р. Когда страна проигрывает войну — это плохо.

Рокот самолетов затих.

Есть еще один шанс, Мария, куда более верный, — иди в монастырь… Ты христианка?

М а р и я. Православная.

И з и д о р. Ступай в лоно церкви, постригись, и тогда ты спасена. Монахиню казнить нельзя.

М а р и я. Правда?

И з и д о р. Я предлагаю тебе путь служения господу.

Появляется  Д а в и д.

Д а в и д (возмущенно). Может быть, она хочет попасть прямо в рай.

И р о с. Ты удивил меня, целых два часа меня не трогал.

Д а в и д. Я потерял вас из виду два часа назад, думал, вы играете в нарды — со святым отцом.

И р о с. Можешь потерять меня еще на два часа, можешь поиграть в нарды эти два часа.

Д а в и д. Здесь скучновато, ей-богу.

М а р и я. Зачем вы меня привезли сюда? В городе мне казалось, что рядом правосудие, здесь я ближе к пуле и к смерти.

Д а в и д. Чтобы ты не скучала, мы тебя острижем. Чтобы вши не завелись. Я ведь для того и пришел.

М а р и я. Ты уже меня стриг.

Д а в и д. Тогда ты выкрутилась. Согласно уставу, ты должна быть обрита наголо. А моя основная профессия — дамский мастер. Не обидишься, если я сразу начну?

М а р и я. Я разучилась обижаться.

Д а в и д. Я мог бы тебя обрить под нуль.

М а р и я. Не церемонься — стриги меня как хочешь.

И з и д о р. Издеваться над женскими волосами — грех, сын мой.

М а р и я. Этого требует устав. Можешь начинать, а то вши, тиф…

Давид начинает ее стричь.

А в это время звенят трамваи, девушки покупают босоножки, бакалейщики запасаются брынзой и маслинами, люди занимаются своими делами, а мы своими, брей меня под нуль.

Входит  С е в а с т и ц а  в сопровождении  т ю р е м щ и к а, набирает два ведра воды.

С е в а с т и ц а. Только одежды на них чистые… Они крадут у тебя дни, они крадут твою жизнь, крадут волосы, красоту… И все это тайком… Если ты такой храбрый, почему бы не остричь ее у всех на виду, на площади, чтобы видели люди, как наказывают тех, кто нарушает законы? Вы осудили ее тайком, стрижете украдкой и убьете втихую. Вы никогда по ночам не качали дитя, у которого режутся зубки, и потому откуда вам знать, что никто не заслуживает смерти, даже кошка.