В т о р о й  п р и с л у ж н и к. Он оскорбил закон.

А р и с т о д е м. Закон выше всяких оскорблений.

П е р в ы й  п р и с л у ж н и к. Он и тебя оскорбил.

А р и с т о д е м. А что я, такой дурак, чтобы меня защищали от оскорблений? Разве я не такой же человек, как все прочие, и меня нельзя обругать или похвалить?! Прочь с моих глаз!

Оторопевшие  п р и с л у ж н и к и  уходят.

Д и о г е н. Отлично! Только вот пощечины остаются!

А р и с т о д е м (смеясь). Ничем не могу помочь. Даже если б я надавал им пощечин, тебе не стало бы легче… Просто было бы трое побитых вместо одного.

Д и о г е н. Чтобы прийти к подобной мудрости, не нужны были несколько тысячелетий цивилизации. Думаю, люди могут обрести тысячелетний опыт в считанные мгновения.

А р и с т о д е м. Или никогда. Чем ты занимаешься? Где живешь?

Д и о г е н. Я как раз пытался совершить обмен, предлагая прекрасное небо Афин за жалкую постель.

А р и с т о д е м. Ты щедр, юноша. И никто не предложил тебе постели?

Д и о г е н. Эти симпатичные ребята соблазняли меня тюремной камерой. Я еще не решил, на чем остановиться.

А р и с т о д е м. Действительно, задача не из легких. А ты не хотел бы пожить у меня?

Д и о г е н (категорично). Нет, не хотел бы.

А р и с т о д е м. Философ так же необходим при доме, как и собака.

Д и о г е н. У тебя уже есть один, Аристипп. Будет слишком тесно.

А р и с т о д е м. Я хоть сейчас готов обменять старую собаку на молодую, да еще с острыми клыками.

Д и о г е н. Молодые ведь диковаты, Аристодем. Они кусаются.

А р и с т о д е м (с легкой улыбкой). Приручим. И диких зверей можно приручить.

Д и о г е н. Что за польза миру, если все звери и все люди станут ручными? Не осталось бы даже сравнений. Нельзя было бы сказать: сильный, как лев, злой, как волк, хитрый, как лиса…

А р и с т о д е м. Чем больше я убеждаюсь в твоей мудрости, тем сильнее мне хочется поселить тебя у себя. Пойдешь?

Д и о г е н. Я предпочитаю постель у старика, который здесь живет.

А р и с т о д е м. Он ее тебе не даст. Никто не захочет платить штраф или угодить в тюрьму из-за нищего бродяги философа.

Д и о г е н. Он тоже нищий.

А р и с т о д е м. Ты слишком веришь в человеческую порядочность, Диоген. Тебя ждет море разочарований.

Д и о г е н. Знаю.

А р и с т о д е м. Ты останешься один.

Д и о г е н. Знаю.

А р и с т о д е м. И умрешь как собака.

Д и о г е н (в ярости). Это мне сегодня уже говорили.

Появляется  к и ф а р е д, которого мы видели в доме Аристодема.

А р и с т о д е м. Проснулся, кифаред? И тебе не снится?

К и ф а р е д. Я услышал, что здесь Диоген…

Д и о г е н. Да, я здесь.

А р и с т о д е м. У тебя к нему какое-нибудь дело? (Бросает ему несколько монет.) Пой!

К и ф а р е д. Я пою… но не за деньги. (Не поднимает монеты.) Я пою, потому что мне нравится петь. (Начинает петь.)

Д и о г е н. Хорошо поешь, кифаред!

А р и с т о д е м. В Афинах тысячи людей поют лучше его.

Д и о г е н. Этот парень, с его силой и фигурой, мог бы стать разбойником с большой дороги. Если между ножом и кифарой он выбрал кифару, значит, как бы он ни пел, он поет хорошо.

Кифаред с отсутствующим видом поет, будто речь идет не о нем.

А р и с т о д е м. А ты, который из стольких ремесел выбрал ремесло фальшивомонетчика…

Д и о г е н. Я не крал денег, я работал ради них. Ничто так ни трудно подделывать, как деньги.

А р и с т о д е м. Когда ты надумаешь прийти ко мне, разыщи меня.

Д и о г е н. Никогда.

А р и с т о д е м (с иронией в глазах). Философ не должен выражаться столь категорично. Настоящая философия не знает слова «никогда». Эй, кифаред! Ты мне нужен. Я устраиваю пир.

К и ф а р е д. (продолжая играть). Я остаюсь с Диогеном.

А р и с т о д е м (вздрагивая). О, да ты осмелел! (Улыбается.) Хочешь пасти блох вместе с ним?

К и ф а р е д. (холодно). Я остаюсь с Диогеном.

Д и о г е н. Иди, Аристодем. Когда он поет, он глух. Когда устанет — услышит песню своего желудка. И тогда вернется к тебе. А ты как-нибудь случайно не натыкайся на меня.

А р и с т о д е м. Диоген, я приготовил для тебя мягкую постель. Когда у тебя заноют кости, измученные камнем улиц, когда ты устанешь бороться с крысами и захочешь обрести теплое и тихое место, приходи. Я жду тебя. (Уходит.)

Д и о г е н. Видишь, кифаред, этот мир куда злее и хитрее, чем нам кажется. Ты думаешь, что он обрушится на тебя пощечинами, кулаками, нищетой, унижением… А он бьет тебя шелком и бархатом, сытым желудком, удовольствиями жизни. С этими врагами, чарующими и коварными как сирены, которые соблазняли Одиссея{113}, бороться труднее… А теперь иди, кифаред.

К и ф а р е д. (на миг прервав свою печальную песню, качает головой). Я остаюсь с тобой.

Д и о г е н. Зря. Я один еще справляюсь со своей нищетой. Двоим ее не вынести, они согнулись бы под ее тяжестью. (Поднимает деньги, брошенные Аристодемом, и протягивает их кифареду.) Возьми эти деньги и иди.

Кифаред, не притрагиваясь к деньгам, отходит на несколько шагов и снова начинает играть, глядя на Диогена.

(Сует деньги в кошелек, привязанный к поясу.) Иди ты к черту, ненормальный! (Возвращается и стучит посохом в дверь старика.) Эй, дедушка!

Выходит  с т а р и к.

Как же с той постелью?

С т а р и к. У меня ее больше нет. Я изрубил кровать на щепки и бросил их в огонь, чтобы поджарить этот кусок мяса. (Дает Диогену кусок мяса и хлеб.)

Д и о г е н (берет их). Значит, ты испугался…

С т а р и к. Да, я испугался. Потом мне стало стыдно за свой страх и я бросил кровать в огонь. Всего хорошего! (Уходит в дом.)

Д и о г е н (смеется от души). Если испугался даже ты, старик, которому и жить недолго и терять нечего… Если даже ты… (Поворачивается к кифареду.) Уходи скорее, кифаред, ты не рожден для страданий.

Появляется  П а с и ф о н и направляется к Диогену.

П а с и ф о н. Привет, Диоген!

Д и о г е н. А ты откуда меня знаешь? (Пауза.) Вроде бы и я тебя знаю. Кажется…

П а с и ф о н. Мы встретились вчера вечером на том ужасном пиру.

Д и о г е н. А, и ты был среди этих голодных волков Аристодема?

П а с и ф о н. Да, я был среди них. Но не с ними. Я ненавижу их всем своим существом.

Д и о г е н. Странно! Ты выглядишь вполне довольным.

П а с и ф о н (улыбаясь). Довольным? Чем? Кем? Я их ненавижу. И моего самовлюбленного отца-богача, и слабоумного Ксениада, и всех остальных…

Д и о г е н. Но они тебя кормят.

П а с и ф о н. Потому что еда принадлежит им. И храмы, и статуи, и философы… Надо что-то делать, Диоген.

Д и о г е н. Это еще зачем? (Смеется.) Думаешь, будешь лучше, если ты станешь архонтом вместо Аристодема?

П а с и ф о н. Я не стану архонтом, потому что не хочу им быть.

Д и о г е н. Зачем же тебе тогда бросать в них камни, если ты не хочешь занять их место? Чего ты, собственно, хочешь?

П а с и ф о н (прищурившись, смотрит на него). Собственно говоря, не знаю.

Д и о г е н. Как тебя зовут?

П а с и ф о н. Пасифон.

Д и о г е н. Ты — сын богатого и влиятельного человека. Чего тебе еще надо?

П а с и ф о н. Другого!