Г о с т ь. А мы, вместо того чтобы уничтожать их, приглашаем к столу.

К с е н и а д (Диогену). Уж я-то вас хорошо знаю. Прямо на улице, на глазах у всех любовью занимаетесь! Бесстыдники!

Д и о г е н. А почему нам должно быть стыдно, дяденька? Из-за обязательств, которые нам оставили боги?

К с е н и а д (без всякой логики). Он порочит богов! Он назвал меня «дяденька»! Вы просто стадо свиней. Я не желаю больше слушать! (Закрывает уши ладонями, но тут же, увидев перед собой добрую четверть бараньей туши, подчиняется таинственному зову желудочного сока.)

Д и о г е н (смеясь, с полным ртом). Вот, всегда вы так! Затыкаете уши, услышав «непристойность», а потом спешите раскрыть уши и набить брюхо. Уши не страдают от голода. Так что придется вам, мироеды, выслушать вещи и пострашнее. И пусть вам будет все труднее одновременно затыкать себе уши и набивать брюхо.

А р и с т о д е м. То, что ты сказал, — правда. Но опасная.

Д и о г е н. Любая правда опасна.

А р и с т о д е м. Но не все опасное неизбежно. Наш порядок слишком прочен и слишком хорошо защищен, чтобы вы могли его пошатнуть.

К с е н и а д. Это ты, голодранец, хочешь меня пошатнуть? Ты — меня?

Д и о г е н. Даже и не думаю. Ты сам шатаешься.

К с е н и а д (поднимается и, пошатываясь, делает несколько шагов). Кто шатается? Я, который был одним из тридцати афинских тиранов? Который заткнул рты демократам? Который послал на смерть двух военачальников?

А р и с т и п п. Это у нас, в Афинах, дело обычное. Каждый хвалится тем, сколько человек он убил…

К с е н и а д. Закон дал мне право их убить. Я не сделал ничего противозаконного.

Д и о г е н (встает). Какой закон? На краю земли — и этот край, быть может, не так уж далек — живут люди, которые едят людей. Это их закон. Тоже закон. (Пожимает плечами.) По правде говоря, он даже не кажется мне таким уж плохим. Иные, чье мясо вкусное и жирное, гораздо полезнее в желудках соплеменников, чем на их спинах. Почему вы вечно прикрываетесь своим законом? Закон, который дает вам удивительные права, например, убивать самых доблестных мужей государства или умнейшего в мире человека — Сократа. Я с удовольствием плюю на этот закон и даже, если бы в последние дни я поел как следует, знаете, что еще я сделал бы на него…

А р и с т о д е м (покатывается со смеху). Браво! Мне нравится этот юноша. Он смел на язык и не потерял чувство юмора, как мы, старики.

К с е н и а д. Не хватает еще, чтобы ты его поддерживал!

А р и с т о д е м. Лающая собака не кусается.

К с е н и а д. Он сказал, что вонзает клыки в мерзавцев.

А р и с т о д е м. Чего ты боишься, Ксениад? Ты же не мерзавец. Ты уважаешь законы.

К с е н и а д (не замечая иронии). Да. Я их свято чтил и чту. Он их не уважает!

А р и с т о д е м. Он молод. Вот и веселится.

Д и о г е н. Точно. Я веселюсь. Тот, кто чтит законы, — их раб. Кто их не чтит — свободен. Я весел, потому что свободен.

А р и с т и п п. Ты глубоко заблуждаешься! Свободы вне общества не существует, Диоген.

А р и с т о д е м. Вне общества ничего не существует.

Д и о г е н. Если хорошенько подумать, то и внутри общества ничего не существует.

А р и с т о д е м. А откуда же ты возьмешь кость?

А р и с т и п п. Ведь кость тебе тоже бросило общество.

Д и о г е н (улыбаясь). Да. Но как только кость бросили, она стала свободной от общества, вернулась в природу. Как и я. Мы оба свободны: я — волен выбрать кость, а кость — может выбрать меня.

Смех.

К с е н и а д (полностью потеряв чувство юмора). Вы только послушайте! Он, видите ли, свободен выбрать себе кость! Даже я не могу выбрать ту косточку, что мне приглянулась…

П а с и ф о н. Помягче, чтобы и без зубов можно было справиться…

К с е н и а д. Аристодем, ты слышишь, какие ужасные вещи говорятся в твоем доме?

А р и с т о д е м. Успокойся, Ксениад. Это же щенки. Ищут кусок побольше. А станут взрослыми псами да получат кусок — тогда увидишь, как они будут охранять его от завтрашних щенков… Ты знаешь Гераклита{111}?

К с е н и а д. Какого? Этого здоровенного, как буйвол, мясника?

А р и с т о д е м. Нет. Философа.

К с е н и а д. Есть и философ с таким именем? Откуда мне знать всех философов. Их развелось больше, чем людей.

А р и с т о д е м. Ну, Гераклита ты мог бы и знать — он очень умен. Он высказал интересную мысль: «В одну реку нельзя войти дважды». Что ты об этом думаешь?

К с е н и а д. Но я же много раз купался в одной и той же реке.

А р и с т о д е м. Он говорит, что ты не купался.

К с е н и а д. Откуда он знает, сколько раз я купался?

А р и с т о д е м. Он не знает, потому что давно умер. Не так ли, Аристипп? Но он знает, что ты не можешь выкупаться в одной и той же реке, потому что вода течет, постоянно меняется, и потому она постоянно другая…

К с е н и а д. Что за грошовая философия! «Другая вода»!

А р и с т о д е м. Но так оно и есть, даже если тебе это не нравится. Река, в которой ты купаешься, постоянно другая. И вода, в которой купается Диоген — наконец-то я дошел и до него, — тоже постоянно другая. Сегодня так, завтра будет иначе… Мы никогда не встретимся с одной и той же водой, Ксениад. Никогда не встретимся с одним и тем же Диогеном.

А р и с т и п п. Я рад, что столь слабый ученик, как Аристодем, все же кое-что почерпнул из старых философов.

А р и с т о д е м. Не радуйся раньше времени. Возможно, тебя ждет разочарование.

Д и о г е н. Меня, во всяком случае, вы не увидите купающимся в разных водах. Во-первых, потому что я никогда не моюсь.

Смех.

Во-вторых, потому что другой воды, кроме свободы, я не знаю и знать не хочу. (Внезапно взрывается.) И какого черта, в конце концов, я торчу среди вас, хотя у нас нет ничего общего?! Вы бросили мне кость, я оказал вам честь, поймав ее, — вот и все! (Встает и направляется к выходу.)

А р и с т о д е м (спокойно). Собака лижет руку тому, кто ее кормил.

Д и о г е н. Будь ты собакой, ты бы лучше знал, что она делает. Вот! (Поворачивается и, к всеобщему изумлению, мочится на ногу Аристодему.) Вот что делает собака. (Снова направляется к выходу.)

К с е н и а д (бьется в истерике). Хватайте мерзавца!

Д в о е  р а б о в  бросаются к Диогену и хватают его.

Ну что вы стоите? Дайте этому негодяю как следует!

Д и о г е н (улыбаясь). Что ж вы стоите? Дайте мне как следует! Ведь я обмочил вашего хозяина…

А р и с т о д е м. Пустите его!

Рабы дают Диогену дорогу.

Ты свободен, Диоген.

Д и о г е н. Знаю. Хорошо, что и ты это знаешь. (Уходит.)

К с е н и а д. Зачем ты его отпустил? Этот бандит опасен для общества, он — враг народа!

А р и с т о д е м. Чтобы собаки стали преданными, их не следует бить. От этого они только злее становятся.

К с е н и а д. А что же с ними делать?

А р и с т о д е м. Дрессировать.

П а с и ф о н (поднимается). Мне противно. Я ухожу.

К с е н и а д. Смотри, даже Пасифону, хоть он и молод, стало противно от наглости этого подлого бродяги.

А р и с т и п п (улыбаясь). Это мы ему противны. Не так ли, Пасифон?

П а с и ф о н. Так. (Уходит.)

К с е н и а д. Невероятно! Твой сын! И он в их шайке?

А р и с т о д е м. Он тоже молод.

К с е н и а д. Нужно что-то предпринять, Аристодем. Ты архонт, ты облечен властью. Мы не можем позволить молодежи так вызывающе вести себя!