Т и т у. Так ведь я и плакал уже и кричал… Что остается делать? А знали бы вы, что я тут вижу…
И р и н а. А что ты там видишь?
Т и т у. Все вижу, только спасателей не вижу… Все остальное — как на ладони… Я, знаете, обратил внимание, какое у нас благоустроенное село. Дома — один к одному… плывут. Вот дом Чупаги… с высокой завалинкой, деревянные поперечины и застекленная веранда… А вот дом Гуицы: резные подпорки, а в одной гвоздь торчит, чтобы на него зеркальце вешать, когда воскресным утром бриться выходил… а Луца ему из кружки поливала… Вот только окна повылетали. Вижу икону, написанную на стекле, святой Илья, кажется, двумя клячами правит, и телега по каким-то огненным облакам… Подушки вот, добротные. Луца их только-только набить успела… А вот дворец нашего Янка. Еще недостроенный, без крыши. И на стропилах пучок чебреца еще висит. Плывет себе, уплывает со всеми своими балками и палками. Привет! Все проходит передо мной, как в чудесном сне…
И р и н а. Одного только не понимаю. Как же они не устояли? Ведь не спичечные коробки!
Т и т у. А вы бы сверху посмотрели, как я… Тогда бы все поняли… Их било под основание. Под самое основание. Срезало у фундамента. Бревна с гор плывут, как бульдозеры. Деревья, вырванные с корнем. Балки, бревна, полозья от саней. Плывут и все сносят. Как бараны, бодаются. Все сметают на своем пути… Да тут и каменная крепость не выдержит… Ой-ой-ой, что это движется на…
И р и н а. На нас?
Т и т у. Ух, повезло вам. На соседний дом. Слушайте, слушайте!
Долгий треск и грохот.
Слышали? На дно пошел. Красивое зрелище. Жуткое.
И р и н а. Что это за грохот?
Т и т у. Это рушатся погреба и подвалы, веранды и фундаменты. А-а-а… Даже зевать хочется…
И р и н а. Ты что, зеваешь?
Т и т у. Кажется.
И р и н а. Тебе что, надоело рассуждать здраво? Поразительно. Все течет, а ничего не изменяется. У меня такое ощущение, что все остановилось. Ну, давай вместе зевать. Это ты хорошо придумал.
Т и т у. Вы когда-нибудь ругались с учительницей из второй школы, что на горе?
И р и н а. Почему вдруг — ругалась? Почему ты спрашиваешь?
Т и т у. Просто так, чтобы знать. Ее дом собирается зайти к вам в гости. Мне кажется, у нее зуб на вас…
И р и н а. Мы как-то с ней поспорили на совещании… Но не настолько… чтобы мстить и преследовать…
Т и т у. Жернов летит… как метеор… Школьные сочинения плавают вокруг… как детские пеленки… Ух ты! Молодчина! Вовремя свернул. В миллиметре от вас прошел. Добрая душа, ничего не скажешь. Да и мне здесь… на этой палке… повезло. Можно будет еще ведер двадцать набрать…
И р и н а (ребенку). А ты что молчишь?
Т и т у (то шепотом, то громко, меняя голос, словно пытаясь избавиться от какой-то навязчивой мысли).
Если в море ты держишь хотя бы мизинец —
Это что-то уже! Это дамба.
Суша распространяется
С тонкой полоски земли, окруженной водою,
И продвигать ее дальше — долг моряка,
Рожденного здесь, на берегу, облепленном кораблями.
Я был на дамбе, я был на дамбе, я сам был дамбой,
Твердой сушей, сдерживающей воды.
И вот выхожу я в открытое море,
За собой оставляя
Людей, покачивающихся в кастрюлях
С веслами, то есть с огромными ложками,
Которыми можно рубить, как в борще,
Водоросли морские.
Друзья, вам никак уже мне не помочь!
Прощайте! Я вышел на битву
Один на один с этой ширью.
Оплеванный пеной,
Бросаемый дикой волной,
Верчусь, кувыркаюсь, барахтаюсь, рыпаюсь в море,
Соленый свой пот добавляя к соленой воде.
Ирина начинает прислушиваться к его словам.
Что бы вы там ни говорили — а в море есть горечь,
С которою ваша желчь
Не идет ни в какое сравненье,
И есть в нем истинный гнев, как будто ему угрожают
До дна его высушить, и есть в нем усталость
От вечного, однообразного, скучного дела —
Собой берега заливать и пугать оголтелых ворон…
И р и н а. Эй, ты, послушай, что это за «истинный гнев» и что это за «желчь»? Не улавливаю смысла.
Т и т у.
И пора бы уж мне, заплывшему так далеко,
Кого-нибудь или хоть что-нибудь встретить.
Чтобы ударили в честь меня в колокола
Или в раковины, что бронзы литой многозвучней,
Чтобы морская пустыня мне честь воздала —
Я, обросший ракушками, готов ее слушать, как эхо…
(Слушает.)
Тишина.
Тишина. Только дамба за мной, разрушаясь, скрипит.
Разрушенье —
Единственный признак, единственный голос,
Непонятный, невнятный, как на чужом языке…
Слишком я далеко, чтоб надеяться на спасенье,
Слишком много отверг кораблей, чтобы ждать с ними встречи.
С неба — нечего взять,
А земля — глубоко под ногами,
А вода — мой враг, с которым я бьюсь до конца.
Эта дамба — она со мною меня разлучила!
Я рассеюсь, растаю вдали от людей, одинок,
Я — толкнувший, продвинувший, вынесший в дальние дали
Эту вымышленную линию,
Горизонт.
В жизни случаются непоправимые вещи.
Вот последнюю смыло песчинку уже с моих ног…
Но обязан я продвигать, продвигать неустанно —
Эту дамбу, опережающую меня…
И р и н а (помолчав). Да, конечно… И я так думаю… Послушай, а все же — о чем это ты?
Т и т у. Да разве я что-то говорил? Да? Значит, я думал вслух. А я думал, что только думаю…
И р и н а. Думаю! Орал, как громкоговоритель на площади… Знаешь, а ты ведь настоящий философ… Мысли у тебя… такие абстрактные… обо всем об этом…
Т и т у. Об этом колодце!
Звук бьющейся посуды.
И р и н а. Ну вот, чашку разбила!
Т и т у. Это к счастью…
И р и н а. Ох!
Т и т у. У меня, кажись, веко дергаться начало. Ресница попала. У вас ресницы длинные? Вы бы мне протянули их, а я бы по ним легонько перешел… Не смей на других глаза пялить! Нечего на них глазеть! Не смей ни на кого смотреть, бесстыжая! Я ведь могу рассердиться! Ой, рассержусь! Это после того-то, что мы обручились?
И р и н а (не понимает, в чем дело). Ты что? Ты что?
Т и т у. С короткой твоей юбочкой покончено… Да и родителям нечего на коленки твои любоваться… Не их это теперь забота — твои коленки! Тоже мне родители… И чужих детей бросай учить! Свои теперь будут! Так я хочу… Чтоб много… чтоб целый класс!
И р и н а (вся сжавшись). Да ты…
Т и т у. Или даже два класса… параллельных… «А» и «Б»! (Наставительно.) Ну, прополощи горло и скажи «А-а-а…», «Бэ-э-э…»
