― Гамаюн, ― прошептала Рита ему на ухо, целуя горячими сухими губами мочку. ― Ты ― мой Гамаюн.

Женя не понимал, почему так прочно прилепилось к нему это прозвище, но разубеждать Риту не стал. Она была его Сирин и пела в последние дни только для него одного. Цой, Гребенщиков и Григорян звучали в её исполнении как-то особенно волшебно, даже похабный «Хабибулин» вызывал лишь сочувствие.

Сирин и Гамаюн ― два воплощения бога Велеса.

Женя вдруг вспомнил, как увлекался славянской мифологией в детстве и юности. В этом, да и во многом другом, они с Ритой походили друг на друга. С ней можно было говорить практически о чём угодно, и это несказанно радовало.

― Ты дашь мне номер своего телефона? ― голос Риты выдернул Женю из горько-сладких грёз-воспоминаний, куда он уже начал погружаться. Реальность была на этот раз слишком неприглядна. ― А не то куда мне звонить? На деревню дедушке? ― она улыбнулась, и Женя увидел, что Рита снова пытается спрятать за шутками затаённую боль.

― Где фотографии, которые сделал Орлов? ― Женя, пошарив в кармане, вытащил оттуда шариковую ручку, которую всегда носил с собой на всякий случай: в учреждениях вечно не хватало письменных принадлежностей.

Рита молча извлекла из кармана рубашки две совершенно одинаковые карточки, запечатлевшие счастливое мгновение: они стоят посреди бескрайнего поля, обнявшись. Фиалки в волосах Риты горели потусторонним огнём. Женя пригляделся к своему собственному изображению: высокий, с выгоревшими отросшими волосами, синие глаза ― о, чудо! ― наконец-то улыбаются.

«Если она видит меня таким, ― подумал Женя, ― то у нас это ― любовь».

Рита на фотографии была точно такая же, как и в жизни. Словно бумага впитала в себя часть её жизненной энергии, хотя Женя, конечно, не верил в эту антинаучную чушь.

Женя, опершись на нагревшиеся на солнце «Жигули», положил фотографию к себе на колено и, стараясь писать аккуратно, вывел на белой оборотной стороне карточки цифры телефонного номера. Что-то в глубине души подсказывало ему, что Рита непременно позвонит. Она просто не сможет иначе. Вопрос только, когда она это сделает?

«В августе, ― мысль верталась по кругу назойливой мухой. ― Позвони мне в августе. Или осенью. Только позвони».

Рита тем временем тоже написала что-то на обороте фотографии.

― Это мой адрес, ― она протянула Жене карточку. Её пальцы слегка подрагивали. ― Заходи, как будет время, вечером я всегда дома.

― А я думал, что по вечерам ты зажигаешь в клубах, ― ехидно бросил Женя. Собственный сарказм ему не понравился, оставив во рту привкус удручающей горечи. Это расставание было… неправильным.

― Я вообще домашняя пай-девочка, ― беззлобно возразила Рита. Ссориться друг с другом по-старому как-то не выходило. ― Моя мама даже не знает, что я курю.

― Бросай курить, ― строго произнёс Женя. ― Это вредно.

― Понятненько, ― пожала плечами Рита. Карман штанов отчётливо оттопыривала пачка сигарет. ― Но ведь всё не так уж плохо, правда? ― она посмотрела на него такими глазами, как будто он мог дать ответы на все её вопросы.

Жене вдруг мучительно захотелось поцеловать её. Просто и легко, при всех. Но он сдержался. Рите ни к чему сплетни, которые и так пытались зародиться в студенческих пустых головах.

― Отправляемся! ― резкий окрик Сергея Сергеевича разорвал повисшую на морском побережье тишину. ― Евгений Николаевич, будете прощаться со студентами? ― по лицу коллеги было видно, что он пытается приободрить Женю, и он кивком головы поблагодарил его.

― До свидания, ― как можно суше и официальнее произнёс Женя, обращаясь к толпе практикантов, успевших за четыре недели загореть дочерна и окончательно потерять человеческий облик. ― Надеюсь, что на этой практике вы почерпнули знания, которые потом примените в жизни. Ну, садитесь в автобус, а то на самолёт опоздаете! ― он повысил голос. ― Удачи!

Студенты выстроились в очередь, заполняя автобус, а Рита всё стояла рядом с ним.

― Иди к своим, ― собственный голос показался Жене каким-то злым и чужим. ― Не разрывай мне сердце, ― он не хотел это говорить, но слова сами собой сорвались с языка.

― Я отправляюсь вовсе не в прекрасное далёко, ― Рита дышала часто и громко. ― Там не чудесные края. И оно так жестоко! ― последние слова она почти выкрикнула, а затем повисла у него на шее.

Руки сами собой обвили стройную талию, а губы встретились в поцелуе. Рита целовала его горячо и отчаянно, проводила горячими вспотевшими ладонями по лицу и волосам, шептала:

― Женя, Женечка, Женя, дорогой мой, Женя, давай я останусь? Женя, я брошу всё и останусь! С тобой останусь!

― Пожалуйста, Рита, ― Женя чувствовал, как солёные слёзы жгут глаза, но сдерживался. Он не хотел, чтобы Рита видела его таким: разбитым и несчастным. ― Пожалуйста, девочка моя. ― Он мягко взял в ладони её лицо и осторожно вытер большими пальцами капельки слёз. ― Не плачь из-за меня, я этого совершенно не стою.

― А это уж моё дело: о ком плакать, ― Рита улыбнулась сквозь слёзы. ― Я позвоню тебе, Женя. ― Она поднялась на цыпочки и поцеловала его напоследок: быстро и солёно, а затем почти бегом направилась к пускавшему зловонный дым «ЛиАЗу».

Клубы пыли, поднятые автобусом, увёзшим студентов, осели на отсыпанной гравием дороге, заметённой прибрежным песком. Вокруг пахло солью, пылью и бензином, нотки которого растворялись с каждым мгновением.

Женя так и не сел в машину, продолжая стоять спиной к дороге, по которой уехала в аэропорт Рита. Горло жгло раскалённым полуденным воздухом, а мельчайшие песчинки норовили забиться в глаза, горевшие огнём. Сердце билось ровно, он даже удивился этому, но холодный ком гнездился в груди маленьким Чужим, который всё рос и грозил вскоре заполнить собой всю ту пустоту, что оставила после себя Рита.

Женя устало прикрыл глаза, упёрся руками в крышу машины и склонил голову. Волосы упали на лоб, но сейчас ему было всё равно. Он чувствовал, что фарфоровая маска, которую он носил сам и сумел разбить у Риты, дала трещину, покрывшись тонкой сеткой разломов.

Хотелось кричать. Женя до судороги в пальцах сжал горячую крышу «Жигулей». В голове шумело, и мысли ― непривычные, странные ― рвались наружу.

― Рита Громова, ― негромко произнёс он её имя, словно пробуя на вкус. ― Гори ты синим пламенем!

Она ведь сгорела. В его глазах. Что она там про них говорила? Что они похожи на расплавленные адским пламенем сапфиры? Или на перья райской птицы, несущей смерть ― Гамаюна?

― Сирин недоделанная.

А сердце рвалось на части.

Ему не семнадцать лет, чтобы страдать по рыжей, как ведьма, девчонке, имя которой и было именем ведьмы из романа Булгакова. Спирт она пила, жёлтые цветы сразу выкинула, когда он сказал, что они воняют. А розы ей нравились. Женя вспомнил, как залез в палисадник в деревне и сорвал с куста россыпь светло-алых мелких роз.

― Я ведь люблю тебя, дура.

Ударив кулаком по нагревшейся крыше «Жигулей», Женя побежал на пирс. Он не знал, что им руководило. Хотелось просто двигаться, делать что-то, но не оставаться наедине со своими мыслями, разъедавшими душу подобно кислоте.

Жене казалось, что ему на мозг капает слюна ксеноморфа.

Синее море пахло солью и водорослями, а вода манила. Женя решил, что неплохо было бы искупаться: прыгнуть рыбкой в воду.

«Башкой об камни». ― Сразу за пирсом под водой вдоль всей линии берега скрывались большие скользкие каменные блоки. Своеобразное средство от дураков, которым не терпелось примерить на себя роль великих пловцов.

Солёный ветер дул с моря, но в это мгновение лёгкий порыв, гнавший песок и пыль с берега, донёс до Жени сладковатый запах медоносных цветов.

«Пожалуй, вечерком я нажрусь», ― эта мысль странным образом согрела и приподняла настроение, хотя в обычном состоянии Женя ни за что бы так не поступил.

Эйфория на грани с истерикой охватила его, заряжая безудержным весельем, пока Женя широким шагом направлялся к белёному дому в конце улицы.