― Во тьме лишь твоя мне нужна рука, и броня оперения легка, крепка.

Они были птицами, и теперь Женя предложил Рите руку и сердце ― и она их взяла.

― Из подземного мира и вверх, и вверх ― поверь, я верю, и ты поверь, поверь, я верю, и ты поверь, поверь, поверь.

«Я поверил, ― подумал Женя, прижимая к себе Маргариту. ― Захотел поверить».

― Так просто ты на этот раз не отделаешься, ― усмехнулась Маргарита, отпивая из высокого фужера сок. ― Я пела тебе сотни, если не тысячи раз. Теперь и ты спой мне.

― Я? Спеть? ― Женя с удивлением посмотрел на Риту. Шампанское уже ударило в голову, и он чувствовал себя лёгким и окрылённым. Даже как будто стал моложе. ― Я пою, только когда выпью.

― А чем ты сейчас занимаешься? ― Рита забрала у него фотоаппарат и сделала несколько снимков. ― Лучшие кадры получаются спонтанно, когда этого не ждёшь, ― пояснила она. ― Ну, давай, спой мне, Евгений. Пожалуйста.

― Что петь? ― Женя растерялся. Обычно он подхватывал песни уже на середине первого куплета и никогда не начинал сам.

― Что угодно. ― Рита села на скамейку и, отложив фотоаппарат, устремила на него пронзительный взгляд из-под полуопущенных густых ресниц.

Женя задумался, и вдруг память услужливо подкинула ему один фрагмент: он вместе с Шуриком Малиновским ― заведующим стационаром местного университета ― мчат по полевой дороге, а в колонках играет ДДТ.

Женя вздохнул, собрался с силами и запел:

― Выживший после удара НАТОвской лютой зимы город созрел для пожара, пыли и гари весны.

Ему казалось, что он поёт про самого себя, что это он ― человек в прокисшей одежде, сбросивший с себя тонны льда прошлого и отчуждения. Он пережил зиму, расцвёл весной, а теперь наслаждался летом.

― Я живой, я лечу по каналам любви. ― Женя и правда летел. Ведь он был, в конце концов, темнокрылым Гамаюном, который нашёл свою Сирин. ― Я живой, я цвету, если хочешь, сорви. ― Всё для Маргариты, сидевшей и с любовью в глазах слушавшей, как он поёт для неё. ― Я живой, я тону у тебя на руках. Город мой… Живой!